Онлайн книга «Склейки»
На второй – мальчик лет четырнадцати. Он снят в профиль, и одна нога его стоит на бетонном блоке. Слева и справа от него – яркие щиты, желтый и голубой. Краска уже облупилась, ее чешуйки завиваются робкими кудряшками, под краской – ржавчина. Мальчик смотрит вдаль, меж щитами. Мы беседуем. Сначала задаю дежурные вопросы: об общей идее выставки, о творческой биографии: халтурю, пользуюсь камерой, как записной книжкой, потому что все эти синхроны пойдут в корзину. А потом, увидев, что моя героиня забыла про микрофон, начинаю просто беседовать. – Такие удивительные фотографии,– говорю я.– Яблоки в снегу. Как это? Она оживает, расплывается в улыбке, говорит: – Это у меня на даче, в сентябре. Вдруг выпал снег, представляете? Вышло солнце, и он пролежал всего несколько минут, я едва успела сделать пять кадров. Вот так... – А мальчик? – Это мой сын. – Сын? – А что? Почему вы удивляетесь? – Нет, просто потому, что фотография грустная. Она ошарашена: – Почему же грустная? – Ржавчина, краска облезает... Микрофон перестает летать от лица к лицу. Мне хочется просто поговорить, но я вспоминаю о камере и вновь оживляю микрофон. – Разве так это смотрится? Я видела совсем не так. Мне казалось, он смотрит куда-то вдаль, вглубь, на будущую дорогу. Краски яркие – надежда... Инна говорит и говорит, рассказывает про одно, другое, третье. Ей интересно, она все время спрашивает: «А вам как показалось? А что вы думаете?» Я отвечаю. Давно уже набраны синхроны, и я махнула Сеньке, чтобы он больше не писал. Краем глаза вижу: снимает перебивки. Сматываю шнуры, записываю в блокнот фамилию художницы – по буквам, чтобы не перепутать. А Инна и Анна Владимировна, поглядывая на меня, говорят обо мне. – Надо же,– говорит Инна,– я и не знала, что наши журналисты могут задавать такие вопросы. Я улыбаюсь. – Они,– отвечает Анна Владимировна,– все могут. Очаровательная женщина. – Не знаю,– Инна в сомнении кривит рот,– обычно вопросы одни и те же. Дурацкие, по шаблону. Сначала чувствую гордость. Потом думаю: зато, наверное, люди, которые не могут задавать вопросы о фотовыставке, знают, как зовут Карелина. А что делать? Так и ездим. Не туда, куда надо. Приезжаю в офис, и мне радостно: два сюжета, оба отсняты. Написать, дождаться Леху и домой. Сказка. Переставляю сумку и вдруг: – Что у тебя с сумкой? – спрашивает Лиза. – А что? – Ты посмотри! Поворачиваю сумку и – холодок в животе – вижу тонкий надрез, белое исподнее подкладки. Растерянно смотрю на Лизу, она, так же растерянно – на меня. – Смотри, что пропало,– робко предлагает она. Ныряю внутрь. Кошелек на месте, телефон – здесь, ключи тоже. – Все цело. – Слава богу! – Она, кажется, рада не меньше меня. – В троллейбусе,– предполагаю я. Она кивает. – Порезали, а украсть – не успели. – Наверное,– соглашается Лиза. Но что-то меня беспокоит. Я достаю из сумки все, перебираю раз за разом, пересчитываю: кошелек, телефон, ключи, косметичка, блокнот, три ручки, упаковка салфеток... Чего-то не хватает. Чего же? И тут я понимаю: нет кассеты. Растерянно оборачиваюсь на Лизу: – Лиза, кассета пропала. – Кассета? – Да, моя кассета, рабочая... Пропала. – Пропала? – Захар входит в кабинет.– Кассета? Я киваю, стараюсь не смотреть на Захара. – Как это – пропала? – Голос его грозен, он подходит ко мне вплотную. Лиза приходит на выручку: – Захар, у нее в троллейбусе порезали сумку. Вынули кассету, остальное, слава богу, не успели. – Я вам сколько раз говорил... – Ну Захар... – Я вам сколько раз говорил: не таскайте кассеты в сумках! Говорил?! – А где мне еще ее носить? Где, Захар? – Во мне закипает возмущение. Захар важно, вразвалочку, подходит к редакторскому столу и демонстративно выдвигает ящик: – Вот. Кладете сюда. Закрываете,– ящик, шурша колесиками, въезжает внутрь,– и она тут лежит. Да? – Нет.– Лиза встает перед Захаром, упирает руки в бока, и нежное шуршание пропадает из ее голоса.– Захар, они маленькие. Когда работали на бете, все лежало здесь. Сейчас один возьмет кассету, все барахло в ящике разворошит, второй возьмет, а у третьего – зароется в бумагах, у четвертого – завалится за ящик. И что? Нервы сплошные, пока найдешь. Вот так. – Я Оксанке кассету новую не дам. Нету. Все. Как хотите. – Хорошо,– отвечаю я.– Так Данке и скажу. – А Данка при чем? – Как при чем? Ей разве не нужны мои сюжеты? А вообще, Захар, кассета эта была не моя. – Как – не твоя? Ты же говорила – твоя рабочая. – Я на ней работала, потому что моя посыпалась. Помнишь, я приходила, а ты пожадничал? – Теперь я смотрю Захару прямо в глаза, а он, напротив, почему-то отводит взгляд.– Моя вот,– я открываю ящик и даю Захару свою старую кассету.– Принеси мне, пожалуйста, другую. Он уходит. – Придурок,– шелестит Лиза ему вслед. А я все думаю: кто мог ее украсть? Неужели это случайность? Сразу вспоминается Данка. Зачем она дала мне свою кассету? Может быть, хотела, чтобы я подольше не заметила пропажу? Мне снова страшно. Хорошо, что Лиза, уткнув нос в экран компьютера, сидит рядом. Входит Данка. Я вздрагиваю. – Что у нас происходит? Почему не работаем? – Дан, у меня кассету украли... – Как?! – Она изо всех сил таращит глаза, изображая крайнее удивление. Я пересказываю ей историю с сумкой. – Так! – Она выглядит угрожающе.– Что у тебя на ней было? Я вздрагиваю: сначала мне кажется, что она имеет в виду отснятые документы. Потом понимаю: она про новости. И тут я с ужасом вспоминаю о субботней съемке: – Дан, там был Карелин. Соревнования по борьбе. – Так! – еще чуть-чуть, и она совсем озвереет.– Что будем делать? – Дан, там Сашок снимал. Может, попросим у него? Она сразу мягчает и говорит: – Ага, сейчас позвоню ему на мобильник. Данка выходит звонить в коридор, а возвращается уже с Сашком. |