Онлайн книга «Склейки»
Дима тоже растерян, но тоже быстро находится: – Но как я мог резать сумку позавчера, если позавчера с самого утра сидел в офисе с Кожевниковой? Ты вспомни: ты пришла, а я уже уезжал на съемку, и сумка моя была собрана. Сама посуди, мог ли я ехать с тобой в одном троллейбусе, а потом обогнать и успеть собраться на съемку, пока ты поднималась по лестнице? Я с сомнением качаю головой: – Наверное, не мог... – Вот! – Дима торжествует.– И это даже не главное. Спроси у Кожевниковой: мы с ней после утреннего эфира писали в студии актера для рекламного ролика, и я никуда не выходил минут, наверное, сорок. Приедешь в офис, спустись в рекламу и спроси! Мне стыдно так, как никогда не бывало в жизни, а Дима рад. Хочется сказать ему что-то, извиниться, но я не успеваю: звонит телефон. В трубке – Данкин голос: – Ксюх? Ты где? Ты в курсе, что тебе уже надо выезжать? – Даночка, прости, пожалуйста! Понимаешь, тут авария, троллейбусы стоят, маршрутки – битком. Я пешком иду. – Как хочешь, но времени на съемку у тебя все меньше и меньше. Сама будешь выкручиваться, поняла? – Поняла. Конечно, выкручусь. – Жду,– и она кладет трубку. – Данка,– объясняю я Диме. – Я понял. – Ты не знаешь, кто со мной в куклы? – Знаю. Я. – Димка, ты меня простишь? Он кивает и тихонько целует меня в губы. Его поцелуй, пахнущий сигаретами, снова сладок. Подходит полупустой троллейбус, и мы едем на работу. Дима негромко расспрашивает: – Значит, ты меня подозревала? – Да.– Я смотрю на грязный пол и вижу, что кто-то обронил синий троллейбусный билетик, который почти уже размок в грязной луже. – А что случилось вчера? – Димка, я так испугалась! – Чего? – Что ты отвезешь меня в лес и... – И что? – Его взгляд серьезен, и я снова опускаю глаза на билетик. Вдруг он был счастливым? Сейчас уже не сосчитать – цифр совсем не видно. – И. – Но почему? Если даже я украл кассету, это же не значит, что я мог бы... обидеть тебя. – Я,– мне стыдно об этом говорить,– подумала, что ты можешь быть как-то связан со смертью Эдика, и что кассету взял именно поэтому... Прости, что я думала так! Прости. Простишь? Он молчит. – Не молчи,– прошу я.– Ты все время молчишь. Ты так мало разговариваешь, что я не могу понять, что у тебя в голове. – Мозг,– сухо отвечает он. – Не смешно! Не смешно! Я не знаю, о чем ты думаешь, и поэтому мне страшно! Ты думаешь, я не вижу: ты что-то знаешь. Ведь знаешь? Знаешь и молчишь, а я что должна думать? Что? Мне страшно, мне лезет в голову всякая чушь! И поэтому я должна знать, понимаешь? Он все еще молчит. – Ты простишь меня? – Да,– отвечает Дима, и его рука обнимает меня за плечи.– И ты меня прости. Я расскажу про кассету. Просто, понимаешь, мне не хотелось, чтобы ты куда-то влезала. Мне важно, чтобы ты жила спокойно. Но я расскажу. Еду в троллейбусе, уютно свернувшись в комочек у Димки под мышкой. Шуршат шинами проезжающие мимо машины, шелестят, вылетая из-под колес, мелкие льдинки. В город снова пришла зима, и он скован прочным ледяным панцирем. – А знаешь,– говорю я Диме,– я ведь совсем больная. Я от Лехи даже упала в обморок... И я смеюсь, рассказывая о своем испуге, а Дима серьезен и только крепче прижимает меня к себе. Мы выходим из троллейбуса и бежим к офису, взявшись за руки, как подростки. Дима говорит мне: «Держись!», когда я оскальзываюсь на ледяных буграх, которыми покрыт асфальт, и в результате падает сам. Мы смеемся: мне весело, и я наконец-то чувствую себя в безопасности. На балконе прямо над входной дверью стоит и курит Данка. – Говоришь, троллейбусы не ходят?! – язвительно кричит она, едва завидев нас.– Зла на вас не хватает! Пулей на съемку! И мы едем в театр. 22 декабря, четверг В детский приют я всегда езжу с тяжелым сердцем. Здесь чисто, пахнет молоком и теплым супом, совсем как в обычном детском саду, и в рекреациях – крохотные детские стульчики, шкафы с игрушками и детские рисунки по стенам. Детки хорошенькие, у девочек – бантики и нарядные платьица, у мальчиков – короткие стрижки и симпатичные праздничные рубашки. Обычные малыши. У многих есть родители: здесь, в приюте, такие дети временно, ждут решения своей судьбы. Сегодня они получают новогодние подарки. Спонсоры привезли конфеты, игрушки и большой телевизор. Мы уже почти отработали. Все интервью взяты, момент вручения снят, информация собрана. Сенька добирает видеоряд, а я, чтобы не мешать и не болтаться в кадре, тихонько сижу у стены на детском стульчике. Маленькая девочка с новой куклой садится рядом. Ей лет пять, бант на ее голове огромен, лицо – серьезно, словно в руках у нее не кукла, а рабочие документы. – Привет,– тихонько говорю я. – Привет,– отвечает она. – Как тебя зовут? – Настя. – У тебя кукла, Настенька? – Да. – Новая? – Ага. – Ты уже придумала ей имя? – Ага. – И какое? – Мирабель. – Красивое имя... – Ага. – Настенька, а у тебя мама и папа есть? – Есть.– Девочка отвечает, но смотрит на куклу, а не на меня. – А почему ты здесь? – Я не знаю. – А кто тебя привел? Сюда – кто привел? Настенька молчит. Она держит куклу за руку и двигает этой рукой вверх и вниз. – Милиция? – Нет. Соседка. – А почему? Тебе дома было плохо? – Нет. – Тебя обижали? – Нет. – А тебе тут сказали, почему забрали из дома? – Сказали. – Почему? – Меня папа швырял сапогом. – Как это? – Мне кажется, что я неправильно ее поняла. Она такая беленькая и худенькая, нежная маленькая девочка. – Об стенку.– Она совершенно спокойна. Похоже, что воспоминания совсем ее не волнуют. – А он правда тебя швырял? Ты сама это помнишь? – Правда. Помню. – А ты на него обижаешься? – Нет. |