Онлайн книга «Склейки»
– А почему? Она, глядя на куклу, пожимает плечами. Мне машет Сенька. Он закончил снимать. Я поднимаюсь и ухожу, но от выхода еще раз смотрю на Настеньку. Она сидит все там же, с куклой. Грустный рождественский ангел. Поздний вечер, почти уже ночь. Лес за окнами машины темен и хмур. Сугробы покрыты коркой льда, одинокий бурый листок на кусте трепещет от сильного ветра. Мы пьем горячий чай из термоса, я рассказываю Диме про девочку. – Не могу больше,– говорю я.– Сил нет все это видеть. – Привыкнешь,– отвечает Дима. – Понимаю. Но привыкать не хочу. Неправильно к такому привыкать. Я делаю глоток обжигающе горячего чая и спрашиваю: – Ну, что там были за документы? – Компромат на Волкова. Наверное. Точно не знаю. Меня захлестывает волна самых разных ощущений: и восторг, и любопытство, и страх, и что-то еще. Дима рассказывает. Эдик зачастил в Думу. Ездил и ездил, и ничего в этом не было удивительного: договаривался с депутатами об эфирах, выяснял расстановку сил – так всем казалось. Но Эдик, видимо, зацепился за что-то более существенное. Деньги он нюхом чуял. Иногда Дима ездил с ним. Все, что он увидел и узнал, он никогда бы не увидел, не будучи оператором. Операторы – невидимки. Обычные люди долго не могут привыкнуть к включенной камере, к пугающей треноге штатива, к змеиному хвосту микрофона, к красному немигающему огоньку, но очень быстро забывают о присутствии оператора. Он составляет с камерой одно пугающее техническое целое. Рука его срастается с объективом, глаз закрыт кружком видоискателя, корпус прижат к аккумуляторам, ноги сливаются с ногами штатива. Бывает так, что люди вздрагивают, когда оператор выныривает из-за камеры поправить микрофон или задернуть штору на окне; оператору могут не предложить чаю – не из пренебрежения, а оттого, что о нем забыли... Операторы не обижаются: они привыкли видеть всех, замечать детали и мелочи, смотреть одним глазом в видоискатель, а другим – по сторонам, оставаясь при этом незамеченными. Кроме того, Эдик со свойственным ему снобизмом считал, что операторы тупы ровно настолько, насколько незаметны. Итак, Эдик ездил в Думу: на заседания, за комментариями, просто поговорить. Он пользовался любыми поводами. Дима заметил, что с кем бы он ни общался, все равно в итоге оказывался в кабинете Волкова. Он слышал обрывки разговоров. – Рано еще, Эдик, рано,– говорил Волков, выпроваживая журналиста из кабинета.– Все я тебе дам, все покажу – когда придет время. А потом Волков сменил интонации. С Эдиком в коридорах едва здоровался, разговаривал только по необходимости – на прямых эфирах и интервью, смотрел искоса и с неприязнью. И Эдик изменил тактику. Он начал обхаживать Елену – первого Волковского помощника, но никогда не общался с ней при самом Волкове. Иногда он исчезал с заседания Думы, и Дима был уверен, что Эдик шел к Елене: после таких исчезновений от Эдика чуть заметно пахло духами. И вот на одном из заседаний, как раз во время выступления Волкова, Эдик махнул Диме, чтобы он сворачивал микрофон и выходил. Дима двинулся к выходу. – Только я почти ничего не успел,– предупредил он Эдика, а тот, приплясывая от нетерпения, сказал: – Мы вернемся. – Что, синхрон надо брать? – Нет, поснимаешь там... кое-что, и пойдем доработаем. Хорошо? – Ну давай, как скажешь. Эдик и Дима двинулись по коридору к кабинетам контрольно-счетной палаты. В одном из них, нервно переминаясь с ноги на ногу, их ждала Елена. – А если он придет? – спросила она, заглядывая Эдику в глаза. – Не придет,– ответил Эдик.– Он только что начал читать доклад, так что у нас минут двадцать. Нам столько даже не надо. – Ты никому не скажешь? – Она очень и очень переживала. – Никому.– В голосе Эдика появилось еле слышное раздражение. – А когда ты это покажешь... – Кому? – Ну ты ведь зачем-то их копируешь? Ты ведь хочешь это... потом... обнародовать? Нет? И вот когда ты обнародуешь... Как ты объяснишь, откуда это взялось? – Скажу – зашел в кабинет Волкова, а документы лежали на столе. – Но он ответит, что никогда не оставляет документов на столе. Это правда. – Ну и что? Мое слово против его слова – вот и все.Елена еще немного посомневалась, но Эдик сказал: – Леночка, время идет. Слышишь, Ленусь? И она сдалась окончательно. Гремя связкой тяжеленных ключей, Елена открыла сейф, достала из него папку с документами и разложила бумаги на столе. – Дим, поснимай,– сказал Эдик.– Вот сюда,– и выдал Диме новую кассету. – Как тебе надо? – переспросил Дима, когда они с Эдиком склонились над столом. – Сначала,– сказал Эдик,– общий план всех бумаг на столе. Потом – каждую отдельно, крупным планом, так, чтобы весь текст обязательно попадал в кадр. Подержишь секунды три – и следующую, хорошо? Дима так и сделал. Минут через пятнадцать они были свободны и вернулись в зал, где Волков уже отвечал на вопросы. Эдик никогда больше с Димой об этом не говорил, словно Димы там и не было. Возможно, он искренне так и считал. – И что это может значить? – Я разочарована. Вопросов у меня теперь больше, чем ответов. Дима трет виски – собирается с мыслями. – Как что? – говорит он наконец.– Мы знаем, что есть кассета. Так? – Так. – И что на ней было записано что-то важное. Так? – Так.– Мне все еще трудно собрать все детали в единое целое. – Смотри: сначала Волков обещал Эдику какую-то информацию, потом обещать перестал. Но она, наверное, была очень важна, и, когда Волков пошел на попятный, Эдик решил добыть ее сам, через Елену. – Ну, видимо, да...– Я соображаю так плохо, что темный лес, качая ветвями, плывет и двоится.– А что дальше? – Да ничего. Мы оба тупо молчим. – Нет, Дима, это не может быть все...– задумчиво произношу я,– если информация была такой важной, что Эдика из-за нее убили. – Кто убил? – Дима нервно выключает в салоне музыку и включает свет. Лампочка над дверцей тусклая, меня она только раздражает, но я терпеливо молчу. |