Онлайн книга «Клавесин Марии-Антуанетты»
|
Уныние Пауцкого объяснялось просто: в последние месяцы поступления в его магазин неуклонно сокращались. Все реже ему удавалось раздобыть что-нибудь действительно ценное. То ли запасы интересного антиквариата действительно истощились, то ли рядовые граждане поумнели и сами находили покупателей на свои семейные ценности, но доходы Казимира Болеславовича неуклонно падали. Вдруг на столе у него зазвонил телефон. Пауцкий встрепенулся, как паук, почувствовавший по вибрации нитей, что в его паутину угодила крупная питательная муха. Он снял трубку, поднес ее к уху и равнодушным голосом протянул: – Слушаю! – Это Болеслав Казимирович? – донесся из трубки приглушенный голос – непонятно даже, мужской или женский. – Казимир Болеславович! – поправил Пауцкий. Он давно привык к тому, что его имя и отчество бесконечно перевирают, и не раздражался по такому незначительному поводу. – Ах, извините! Это Надежда Васильевна из жилконторы. Вы просили сообщить, если умрет та старушка… ну, вы помните, из семнадцатой квартиры… Пауцкий не помнил. Он засопел, пытаясь сообразить, о какой старушке идет речь, но в голове вдруг образовалась странная звенящая пустота. Что же это? На память он прежде не жаловался… – Напомните, пожалуйста, адрес! – Пятая Советская улица, дом десять, квартира семнадцать… Олимпиада Никитична Друцкая… она скончалась сегодня утром, и я первым делом звоню вам, как обещала… вы уж меня не забудьте… я – женщина небогатая… Из трубки понеслись сигналы отбоя. Пауцкий торопливо листал свой заветный блокнот, пытаясь найти квартиру на Пятой Советской – и не находил ее. Однако упускать такой случай было никак нельзя, особенно если учесть аристократическую фамилию преставившейся старушки. Он поднялся, надел свое черное пальто, взял палку и крикнул в коридор: – Михаил, едем на раскопки! Семнадцатая квартира оказалась на пятом этаже, а лифта в доме, разумеется, не было. Впрочем, Пауцкий был сухощав, подвижен и вынослив и поднялся по крутой лестнице на одном дыхании. Чего нельзя было сказать о тучном Михаиле, который едва поспевал за хозяином, громко пыхтя и вытирая пот с жирного затылка. Наконец они оказались перед нужной дверью. Пауцкий собрался было позвонить, но тут увидел, что дверь немного приоткрыта. Это, несомненно, значило, что его ждут и что тот, кто его ждет, не желает поднимать шум, не хочет привлекать к их разговору постороннее внимание. Пауцкий такое желание понимал и одобрял. Он толкнул дверь и проскользнул в прихожую. Михаил, отдуваясь, проследовал за ним. Прихожая была неказистая. Обыкновенная, прямо скажем, прихожая – вешалка, на которой болталось потертое старушечье пальтишко, довоенная этажерка, где пылилась стопка пожелтевших газет и журналов «Работница». На стене над этажеркой висел выгоревший календарь за восемьдесят шестой год прошлого века с репродукцией картины Поленова «Московский дворик». Ну, в конце концов, не ожидал же он, что прямо в прихожей увидит красное дерево и карельскую березу! Пауцкий пересек прихожую, не снимая пальто, и вошел в комнату. Комната была интересная. Она была погружена в полумрак и обставлена странной, мрачной мебелью – исключительно черное дерево, инкрустированное бронзой и перламутром. По стенам висели темные портреты суровых стариков и красивых, но удивительно мрачных женщин. Пауцкому показалось, что все они уставились на него с откровенной неприязнью и подозрением. Странный вкус, подумал Казимир Болеславович. Но и на такие депрессивные вещи найдется покупатель. Вот, например, известный сатирик Развесов обожает все мрачное и унылое… Пауцкий сделал шаг вперед… и только тогда увидел, что в глубине комнаты, у задернутого плотной шторой окна, в глубоком кресле черного дерева сидит женщина. Из-за царящего в комнате полумрака он почти не видел ее лица. Впрочем, свет нисколько бы ему не помог, поскольку женщина была закутана в черное шелковое покрывало, из-под которого блестели только черные, пронзительные глаза. В довершение ко всему у ее ног на ковре лежала огромная черная собака. Казимир Болеславович невольно вздрогнул. От представшей перед ним картины веяло каким-то потусторонним холодом. Он покосился на Михаила. Рыхлый телохранитель явно перетрусил: он жался к дверям и пугливо оглядывался. Впрочем, сам Пауцкий был человек практичным и решительным и ни в какую мистику не верил. Он вспомнил детскую страшилку: «В черном, черном городе есть черный, черный дом. В черной, черной комнате сидит черный, черный человек…» «Я давно уже вырос из детсадовского возраста, и такие штучки на меня не действуют!» – подумал Казимир Болеславович и решительно приблизился к таинственной особе. – Это вы мне звонили? – осведомился он, хотя незнакомка в черном весьма мало напоминала сотрудницу жилконторы, да и имя – Надежда Васильевна – не слишком ей подходило. Пожалуй, ей больше подошло бы имя Саломея Леопольдовна, например. Женщина не удостоила его ответом, и Пауцкий, отступив в сторону, принялся разглядывать портреты. – Конец девятнадцатого века, пожалуй… – протянул он пренебрежительно. – Германия или Австрия… сейчас такие вещи не очень ценятся, богатые люди предпочитают живопись русской школы… а вы, простите, кто – наследница? – Не суетитесь, Пауцкий! – проговорила черная женщина холодным, бесцветным голосом. – Я пригласила вас не для того, чтобы выслушивать этот бред. Лучше сразу скажите: куда вы дели клавесин? – Клавесин? – удивленно переспросил Казимир. – Какой клавесин? И что за тон? Что значит – вы меня пригласили? Я сам приехал, чтобы ознакомиться с коллекцией! Если вы – законная наследница, я готов обсудить условия, но имейте в виду: сейчас на дворе финансовый кризис, и цены на антиквариат заметно упали… Черная собака беспокойно пошевелилась, приоткрыла пасть, показав огромные желтоватые клыки, и негромко зарычала. – Вы видите, Пауцкий, Цербер беспокоится, – холодно процедила незнакомка. – Так что советую вам оставить свой тон и ответить, куда вы дели клавесин. Пауцкий хотел ответить возмущенно, раздраженно, гневно, хотел поставить эту странную женщину на место, показать ей, кто здесь настоящий хозяин положения… Но все его гневные слова застряли в глотке, и наружу вырвалось только бессильное шипение, какое раздается, если выпустить воздух из надувного матраса. Казимир Болеславович попятился и завертел головой, словно ища поддержки у темных портретов. Но мрачные старцы и суровые красавицы смотрели на него с темных холстов все так же неприязненно и явно не собирались поддерживать его в этом конфликте. Напротив, их тяжелые взгляды словно преследовали Пауцкого, просвечивали его насквозь, как рентгеновские лучи, проникая в самые подспудные его тайны, в самые секретные замыслы… |