Онлайн книга «Дальний приход»
|
И как-то так неопровержимо выходило, что покойному Петрову, который ни в армии, ни в партизанах не был, вообще ничего не принадлежало в Ежовке, жил он, потому что Петр Илларионович разрешил. И Колька совершенно напрасно у Петрова эту избенку покупал, правильней было бы у него, у Петра Илларионовича ее купить, но пусть, раз купил, то купил, а Ваське — это Ваське Петрову — ясно сказано было, чтобы не затевал глупого дела, никакие немцы ему не пособят, все равно у Кольки тут полдеревни куплено… И снова Николай и его совладелец говорили о знакомых ребятах, которые помогут решить проблему. — Да, конечно, есть, есть ребята! — кивал Петр Илларионович. — Хоть у Кольки и куплено полдеревни, но некоторые остались. Можно купить у них выпить. Как в городе теперь у нас. Культурно, можно сказать, живем… И еще он, поглядывая на меня, рассказал, что хотя и получил деньги за проданный дом, но держать здесь не стал, отвез в город, в сберкассу, так что ограбить его невозможно. Правда, и выпить если, то тоже не на что… — Да! — засмеялся Николай. — Правильно бабка Клаша говорит, что тебя, Петя, за дурака не продашь — назад принесут. — А ты что думал… — горделиво отвечал дед. — В партизаны, думаешь, дураков брали? И он стучал своим «конем» по земле так, что ошметки липкой грязи летели на наш импровизированный стол. Все это запомнилось как-то обрывочно. Обрывками осталось в памяти и воспоминание, когда шли мы куда-то в темноту с дедом, шли без дороги, по мокрому лугу. И вроде шли мы смотреть раму, что стояла в сарае, но вышли почему-то к новым домам. Долго стучали. Наконец нам открыли, и в кромешной тьме мы покупали разведенный спирт, а потом пили его на берегу Плюссы, где в густой темноте плескались русалки… И я слушал этот невнятный плеск, и все ругал купленный спирт, говорил, что раньше у офицеров в глухих гарнизонах игра такая была — русская рулетка. Вставят одну пулю в барабан и пускают револьвер по кругу. А теперь и револьвера не надо. Ставишь бутылку на стол, и неизвестно — жив ли останешься… — Да… — откуда-то из темноты соглашался со мною Петр Илларионович. — Худая выпивка стала. Не тот, не тот спирт. Не держит у его молекула градуса… А это, точно говорю, русалки… Балуют… Слышишь, как плещутся? — Ага… — кивал я, прислушиваясь к невнятному плеску. — Слышу… — Ну вот, тогда так и напиши, что не продана рама, в сарае стоит. Пускай Опенкина не выдумывает лишнего. 8 Проснулся я в Колиной избе. За окном накрапывал дождь. В голове шумело. В доме было холодно, сыро, неуютно, а на душе как-то тревожно. Я попил кипяченой воды из кружки, вспомнил, что приехал сюда собирать грибы, и вышел в сенцы. Мой рюкзак валялся в углу. Нашел я и свитер. Только красного полиэтиленового ведра, с которым собирался ходить за грибами, нигде не было. Это меня немножко утешило. Сразу стихло беспокойство за судьбу Ежовки. Деревня, в которой ведро умеют из сеней упереть, не должна пропасть. Я допил кипяченую воду и отправился искать Николая. Нашел я его у стариков. Здесь сидели, и хорошо сидели. Бабка Клаша перебирала какие-то банки в шкафу, дед, задремывая, сидел на табуретке посреди комнаты, опираясь на свою палку. Совладелец Колиной избы тоже сидел у стола, и так мирно все было, что я выпил сто граммов и позабыл про пропавшее ведро, вплывая в неспешное течение беседы. — Дак пойдем, пойдем, конечное дело, за грибами. За немца и пойдем… — Куда? — За немца… — пояснила бабка Клаша. — Его партизаны в войну убили. Там, в лощинке, белые хорошо растут… — Не… — открывая глаза, сказал дед. — Я к немцу не хожу… За Черную гриву пойдем. Я давно туда собираюсь. — Ага… — сказала бабка. — Пойдешь, конечное дело, старый хрень. Спишь уже, дак далеко уйдешь. — Нет… — закрывая глаза, говорил дед. — Надо идти, если думано грибы собирать. Пойдем… На Черную гриву надо идти… Пойдем… Слова его звучали все тише, тише, пока не смолкли совсем. — А давай песню споем, Колька… — предложила бабка Клаша и, не дожидаясь согласия, затянула: Дело было в двадцатом году. Девочка-крошка безногая Все по пыльной дороге ползла, Бедная! Бедная! Бедная! Сироткой осталась она… — Да… — прерывая пение, вздохнула бабка Клаша. — Никому не нужны сироты-то. А и родителям без детей тоже не сладко в старости… Вина-то у нас не осталось, Колька? — Есть еще… — сказал Николай, наполняя рюмки. — А может, за погорелый лес двинемся? — открывая глаза, неожиданно трезво спросил Петр Илларионович. — Не-е… — покачала головой Клавдия Петровна. — Там сей год лагерь поставленный. — Лагерь? — удивился я. — Ага… Грибники в палатках живут. Никуда и не уезжают. Лисички прямо туда кооператоры приезжают покупать, а белые грибы на станцию носят. Ох, крепкая… 9 Видно, не судьба мне пособирать грибы в Ежовке. Четыре года назад помешал неожиданно выпавший снег, теперь — Колины заботы об избушке. Чем больше мы пили, тем темнее становилось дело. Выяснилось, например, что в волостной администрации не числится не только эта изба, но и вообще вся старая Ежовка. — Дак чего же я тогда продавал? — недоумевал Петр Илларионович. — Был ведь вроде дом… — Да, старый хрень… — хвалила его бабка Клаша. — Тебя за дурака не продашь. Назад принесут… — Ишь ведь… — не слушая ее, сокрушался дед. — Не числимся. Столько годов дома продавал, а они и не числятся, оказывается… А Катерина Опенкина еще про рамы спрашивает. Совсем совести у бабы нет… Уезжать, бабка, надо, пока не поздно… — Верно, Петя, говоришь! — обрадовалась бабка Клаша. — Катюшу-то мы не пели еще… И она запела «Катюшу». Но какая-то странная была эта песня. Вместо привычных слов про песенку девичью, которая должна лететь в пограничье, Катюша выходила на берег, а за нею шел немец молодой… Подарю тебе, Катюша, бусы Подарю тебе я перстень золотой На тебе, Катюша, я женюся, Увезу в Германию с собой! — сулил он. Но Катюше не нужны были немецкие бусы, и она смело отвечала: Не тебе я, фрицу, отдана, Меня любит чернобровый Ваня, О котором знает вся страна… Когда до немца дошло, что ему предпочли партизана, он закурил с досады папироску и навел на Катюшу наган. |