Онлайн книга «Филиал»
|
Из общего хора выделился звонкий баритон какого-то старого лагерника: — Урки, бог не фраер, падай в долю! Лично я подписываюсь на эту марцифаль!.. В результате Таську избрали подавляющим большинством голосов. После чего она заговорила, как Дейч, Аксельрод или Бабушкин: — Вы являетесь свидетелями небывалого политического эксперимента. На ваших глазах создается российская оппозиционная партия!.. Дальше я не слушал. Я подумал — надо как следует выпить. Причем немедленно. Иначе все это может плохо кончиться. В баре я дико напился. Видимо, сказалось утомление последних дней. Помню, заходили участники форума. О чем-то спрашивали. Громко беседовали. Кого-то изобличали. Последним мне запомнился такой эпизод. В баре появились Литвинский и Шагин. Заказали по двойному виски с тоником. Далее Шагин резко повернулся и опрокинул свой фужер на брюки. При этом он даже матом не выругался. Просто заказал себе новый коктейль. Все посмотрели на Шагина с уважением. Литвинский тихо произнес: — Святой… Я заказал такси на восемь сорок. Вдруг зашли попрощаться Юзовский с Лемкусом. До этого я сам разыскал и обнял Панаева. Как стало ясно через два месяца — в последний раз. В марте Панаев скончался от рака. В моем архиве есть семь писем от него. Вернее, семь открыток. Две из них содержат какие-то просьбы. В пяти других говорится одно и то же. А именно: «С похмелья я могу перечитывать лишь Бунина и Вас». Когда Панаев умер, в некрологе было сказано: «В нелегкие минуты жизни он перечитывал русскую классику. Главным образом — Бунина…» Я собрал вещи. Еще раз покормил собаку. Сунул в бельевую корзину испачканное ею покрывало. Из окна был виден странный город, напоминающий Ялту. Через все небо тянулась реклама авиакомпании «Перл». В изголовье постели лежала Библия на чужом языке. Я ее так и не раскрыл. Прощай, город ангелов. (Хотя ангелов я здесь что-то не приметил.) Прощай, город обескровленных диетой манекенщиц. Город, изготовившийся для кинопробы. Город, который более всего желает нравиться. Я вдруг подумал — уж лучше Нью-Йорк с его откровенным хамством. Там хоть можно, повстречав на улице знакомого, воскликнуть: — Сто лет тебя не видел!.. В Лос-Анджелесе друзья могут столкнуться только на хайвее. На душе у меня было отвратительно. Щенок копошился в приготовленной для него брезентовой сумке. День, остывая, приближался к вечеру. Тут мне на ум пришла спасительная комбинация. А именно — двойной мартини плюс телефонный разговор с Нью-Йорком. Выпивку принесли минут через десять. Впервые я заказал ее сам. Раньше этим занимались какие-то добрые волшебники. 7-18-459-11-3-6… Семь, восемнадцать, четыреста пятьдесят девять, одиннадцать, три, шесть… В этих цифрах заключена была некая магическая сила. Тысячу раз они переносили меня из царства абсурда в границы действительной жизни. Главное, чтобы рядом оказался телефон. К телефону подошел мой сын. Он поднял трубку и сосредоточенно, упорно замолчал. Потом, уподобляясь моей знакомой официантке из ресторана «Днепр», сказал без любопытства: — Ну, чего? Говорю ему: — Здравствуй, это папа. — Я знаю, — ответил мой сынок. Недавно мы с женой выдумали ему громоздкое, однако довольно точное прозвище. А именно — «Маленький, хорошо оснащенный, круглосуточно действующий заводик положительных эмоций». Я спросил: — Как поживаешь? — Это не я, — был ответ. — То есть? — Мама говорит, что это я. А это не я. Эта банка сама опрокинулась. — Не сомневаюсь. — Землю я собрал. И рыбки живы… Я на секунду задумался: — Что же ты в результате опрокинул? Бочку с пальмой или аквариум? Я услышал тяжелый вздох. Затем: — Да, и аквариум тоже… — Что тебе привезти? — спрашиваю. Хриплый голос отчеканил: — Кетчуп! Кетчуп! Кетчуп!.. Я говорю: — Ну, ладно, позови маму. К телефону подошла моя жена, и я услышал: — Не забудь про минеральную воду. — Тебя не интересует, когда я вернусь? — Интересует. — Сегодня ночью. — Очень хорошо, — сказала моя жена. Хотел ей сообщить про щенка, но раздумал. Зачем предвосхищать события? Тася появилась неожиданно, как всегда. Высыпала на диван пакеты. — Это тебе, — говорит. Затем вытаскивает из целлофанового чехла нелепый галстук с каким-то фаллическим орнаментом… — А это твоей жене. Выкладывает на стол коробку — духи или мыло. — Это детям. В физиономию мне летят разноцветные тряпки. — Это маме. Тася разворачивает китайский веер. Затем она долго рыдает у меня на плече. Вероятно, от собственной щедрости. Тут я в который раз задумался — что происходит?! Двадцать восемь лет назад меня познакомили с этой ужасной женщиной. Я полюбил ее. Я был ей абсолютно предан. Она же пренебрегла моими чувствами. По-видимому, изменяла мне. Чуть не вынудила меня к самоубийству. Я был наивен, чист и полон всяческого идеализма. Она — жестока, эгоцентрична и невнимательна. Университет я бросил из-за нее. В армии оказался из-за нее… Все так. Откуда же у меня тогда это чувство вины перед ней? Что плохого я сделал этой женщине — лживой, безжалостной и неверной? Вот сейчас Таська попросит: «Не уходи», и я останусь. Я чувствую — останусь. И даже не чувствую, а знаю. Сколько же это может продолжаться?! Сколько может продолжаться это безобразие?! И тут я с ужасом подумал, что это навсегда. Раз уж это случилось, то все. Конца не будет. До самой, что называется, могилы. Или, как бы это поизящнее выразиться, — до роковой черты. — Ну, ладно, — говорю, — прощай. — Прощай… Когда же мы теперь увидимся? — Не знаю, — говорю, — а что? Когда-нибудь… Звони. — И ты звони. — Куда? — Не знаю. — Тася! — Что? Ну что? — Ты можешь, — говорю, — сосредоточиться? |