Онлайн книга «Взгляд с наветренной стороны»
|
Едва только они присоединились к группе Циллера, Кэйб почувствовал, как снова его уносит волна другого, столь же сводящего с ума разговора: – …Разумеется, вы не имеете понятия, о чем я говорю. Вы не знаете контекста. – Удивительно! Неужели у каждого есть свой контекст!? – Отнюдь нет. Чаще всего есть ситуация, так сказать, окружение, – а это не контекст. Вы, конечно же, существуете, и отрицать этого я не могу. – Ну, спасибо. – Не за что. В противном случае вы разговаривали бы сам с собой. – Так вы утверждаете, что реально мы все-таки не существуем? – Это зависит от того, что подразумевать под словом «существование». Но давайте все же согласимся, что мы не существуем… – Прелестно, прелестно, мой милый Циллер, – вмешался И. X. Терсоно: – Я полагаю… – …ибо мы не страдаем. – Не страдаем, потому что едва ли наделены способностью к страданию. – Отлично сказано! А теперь, Циллер… – О, это слишком старый аргумент. – Но только способность к страданию… – Эге! А я вот страдаю! Лемил Кимп разбил мое сердце. – Заткнись, Тьюлай. – …вы прекрасно знаете, что вынуждает вас «страдать» – это не страдание в прямом смысле. – Но я страдаю! – Так вы сказали, что это старый аргумент, миссис Сиппенс? – Да. – Старый означает плохой? – Старый означает дискредитированный. – Дискредитированный? Кем? – Никем. Чем. – То есть? – Статистикой. – Ах, вот как! Статистикой… Ну, а теперь, Циллер, дружище… – Это несерьезно. – Я думаю, она считает себя более серьезной, чем вы, Цил. – Страдание облагораживает. – И это утверждение тоже почерпнуто из статистики? – Нет. Но я полагаю, что здесь требуется найти моральную разумность: – А-а-а, вы имеете в виду необходимость вежливого общества? В таком случае, мы все согласимся. А теперь, Циллер… – Моральная разумность говорит нам, что любое страдание есть зло. – Нет. Моральная разумность, скорее, склонна трактовать страдание как зло до тех пор, пока не доказано обратное. – А-а-а, так вы признаете, что страдание может быть добром. – За некоторыми исключениями. – Ага. – Как мило! – Что? – А вы знаете, как это работает в некоторых языках? – Что? Что работает? – Терсоно, – обратился Циллер к дрону, опустившемуся до его плеча и приникавшему все ближе, словно он хотел привлечь внимание. Аура дрона потемнела до серо-голубого оттенка вежливо скрываемой фрустрации [3] . Махрай Циллер, композитор, наполовину изгнанник, наполовину бродяга, поднялся со своего места и, сделав из средней конечности подобие полки, поставил туда бокал, одновременно передними лапами пытаясь одернуть жилет и причесать брови. – Помоги-ка мне, – попросил он дрона. – У меня серьезные намерения, и так просто я ее сегодня не отпущу. – В таком случае, я думаю, что вам следует отложить это дело и поймать ее позже, когда она будет в менее упрямом и язвительном настроении. Вы знакомы с послом Кэйбом Ишлоером? – Знаком. Мы старые приятели. – Вы льстите мне, сэр, – вмешался хомомдан. – Я, скорее, только журналист. – Но все предпочитают называть вас послом, не так ли? Я уверен, что этим очень хотят вам польстить. – Без сомнения. И это у них получается. – Однако будет слишком много амбиций, – добавил Циллер, оборачиваясь к стоявшей рядом женщине. Та подняла бокал и слегка кивнула. – Когда вы оба прекратите критиковать своего щедрого хозяина? – уточнил Терсоно. – Вы имеете в виду себя? – Именно. Простите слишком эксцентричного дрона. – Ладно. – Хорошо. И дрон направился мимо столов на корму. За ним последовал Циллер, который словно парил над полированной палубой, грациозно отталкиваясь единственной средней и двумя мощными задними лапами; в средней руке он продолжал держать нерасплескивающийся бокал. Кэйб заметил, что Циллер умудрился еще и помахать одной рукой паре людей, которые в ответ тоже кивнули, приветствуя его. В сравнении с композитором последовавший за ним Кэйб чувствовал себя очень тяжелым и неуклюжим. Он попытался вытянуться во весь рост, чтоб хотя бы немного смягчить свою тяжеловесность, но едва не налетел на старинный замысловатый светильник, свисавший с потолка. Наконец, все трое уселись на корме в небольшой каюте, выходящей иллюминаторами на чернильно-черную воду канала. Циллер согнулся над низким столиком, Кэйб уютно устроился на подушках, а Терсоно примостился на хрупком с виду и явно очень древнем деревянном кресле. Кэйб знал дрона Терсоно все десять лет своего пребывания на Орбите Мэйсак и давно заметил, что тот любит окружать себя антиквариатом, таким, например, как сама эта древняя баржа и та старинная мебель, которая ее наполняла. Даже внешность дрона напоминала об этой страсти. Вообще в этих краях существовало известное и вполне достоверное мнение, что чем крупнее дроны, тем старее цивилизация. Первые их экземпляры появились восемь-девять тысяч лет назад и по размерам напоминали массивного человека. Последующие модели постепенно уменьшались, и уменьшались до тех пор, пока удобным размером не оказался карманный. И сегодня, глядя на метровое тело Терсоно, можно было подумать, что его сделали миллион лет назад, хотя на самом деле ему было всего несколько сотен, и его величина была обусловлена слишком свободным расположением внутренних частей да стремлением конструкторов демонстрировать это через прозрачную керамическую оболочку. Циллер допил вино, вынул трубку и сосал ее все время, пока дрон обменивался любезностями с хомомданом. Композитор все еще старательно пускал колечки, когда Терсоно наконец обратился и к нему: – Что привело меня к мысли собрать здесь вас обоих? – И что же? – уточнил Циллер. – Мы ждем гостя, дорогой композитор. Циллер внимательно поглядел на дрона, осмотрел каюту и уставился на дверь: |