Онлайн книга «Люди, которые всегда со мной»
|
Тетя Бэла высокая, грузная, с отечными ногами, большими руками и длинной косой. Коса тяжелая, пушистая, в крупный медный завиток. По вечерам тетя Бэла распускает ее, свешивается с балкона вниз головой и расчесывается деревянной расческой. Волосы подхватывает жаркий дух, поднимающийся с опаленной земли, и играет ими. Тетя Бэла похожа на старую русалку, и все, что осталось от ее былой красоты, – это живые, вьющиеся на горячем ветру водоросли волос. – Ай хала, – кричит тетя Бэла, – Марьяиванна! Приходи ко мне на сырдак! – Обязательно приду, – кивает бабуля и оборачивается к маме: – Вера, а на какое блюдо меня Бэла пригласила? – На сырдак. – Это жаренное в масле сладкое тесто? – Нет, мама, это баклажаны с помидорами. Ты столько лет живешь в Кировабаде, могла бы уже выучить названия восточных блюд. – Выучить-то выучила, но все равно путаю! Два раза в неделю мы ездим на центральный городской рынок – за продуктами. Мама тянет меня за руку к фруктовым рядам, а мне хочется туда, где развалы плюшевых диванных подушек – лиловых, малиновых, канареечных, ярко-бирюзовых. – Фу, какая безвкусица, – говорит мама. – Мне просто посмотреть, – объясняю я. – Нечего там смотреть, – отрезает мама. – Ничяди? [23] – Молодая, красивая женщина перебирает персики длинными пальцами с переливающимися на солнце перстнями. Торговка – смуглая старуха в цветастом платке, протирает краем рукава капельки пота над верхней губой – жарко. От такой жары спасает только горячее питье. Торговка доливает из термоса чаю в стеклянный стакан, шумно отхлебывает. – Бир манат! – Рубль? Чего так дорого? – отдергивает руку женщина. – А чего в таких украшениях пришла? – отрезает торговка. Женщина обиженно уходит. Торговка смотрит на меня поверх стакана. Громко хмыкает, выбирает самый большой персик, протирает ладонью и протягивает мне: – Ал! – Спасибо. – Я забираю персик. Он тяжелый и шершавый. От легкого прикосновения кожица слезает лохмотьями, открывая сочную мякоть. – Тебе по двадцать копеек отдам, – говорит торговка маме. – Я так бедно выгляжу? – смеется мама. – Я всем по двадцать продаю. А этой, в кольцах, и за три рубля не отдам. Ишь, вырядилась! – Адын няди? – обращается она ко мне, пока мама выбирает персики. – Как тебя зовут? – переводит мама. – Девочка, – важно отвечаю я. – Гёзал эрмени [24] , – одобрительно кивает торговка. Мне часто снится город маминого детства – святые нищие на тротуарах пыльных улиц, огромные, в три обхвата, чинары, шумные базары в россыпи золотистого винограда и медовой хурмы. Дохлая крыса в вонючем мусорном бачке – брюхо неожиданно розовое, беззащитное, лапы большие, страшные, тесно прижаты к туловищу. Бесконечно длинный хвост запутался в объедках. Жаркие, жаркие июльские ночи – душные, вязкие. Чтобы спастись от жары, приходится смачивать простыню и накрываться ей. Пока простыня влажная – можно жить. В Воих снах о Кировабаде я навсегда осталась маленькой. Зажигаю свечи в церкви Мец Жам – мне не хватает росту, я поднимаюсь на цыпочки, и мама заслоняет мою руку ладонью – чтобы я не обожглась о горящие свечи. Луплю крашеные яйца, а потом, пока никто не видит, быстро-быстро отковыриваю и съедаю краешек нарядной пасхи. Стою у высокой ограды могил. Дядя Миша протирает белым платком портреты на камнях. Платок покрывается бурыми пятнами, дядя Миша комкает его в руке, убирает в карман. Я читаю по слогам надписи на камнях: Оганджановы Шушаник, Араксия, Михаил, Андраник. Мелькумовы Лилия, Анна, Игорь… Гуляю по жаркому городскому скверу. Протягиваю десять копеек мороженщице в застиранном до дыр белом халате. Пробиваю талон в веселом желтом трамвайчике. Подглядываю с бабулиного балкона, как старая русалка тетя Бэла расчесывает свои длинные волосы… Вавилон моего детства – тебя не вернуть, не забыть, не отпустить. И никогда. Никогда. Никогда – не простить. Марья 1 Телефон зазвонил резко, среди ночи. Вера вскочила, машинально нашарила выключатель, но следом вспомнила, что света нет уже второй день – авария на подстанции. Пришлось пробираться к надрывающемуся аппарату на ощупь. Дети от назойливого звонка сонно заворочались в кроватях, затревожились. – Мам? – позвала Нина. – Я уже, спи, – Вера подняла трубку, – алло? – Говорите с Невинномысском, – сквозь гул и треск проводов голос оператора связи казался совершенно безжизненным. – Алло! Вера? Вера рухнула на колени, прижала руку к горлу. Нашарила створку двери, толкнула ее, переползла в гостиную. Плотно, насколько позволял шнур телефона, прикрыла за собой дверь. За окнами занимался поздний рассвет – серовато-грязный, мрачный. Стояла настороженная, гнетущая тишина. – Але! Але! – Миша? – заплакала Вера. – Живой! – Слава богу, я до тебя дозвонился. – Ты где? – Мы у Васи. Я, Света, дети. Спаслись. Ну как спаслись… Нас просто загрузили в крытые грузовики и вывезли на аэродром. Света лежит в больнице – ей сильно досталось… – Миша осип голосом, заторопился. Вера испугалась – она отлично знала за братом эту черту – еще с детства, чтобы не выдавать волнения, он начинал тараторить и заглатывать окончания слов: – Ты не волнуйся за нее, врачи успокаивают, говорят – выкарабкается. – Ма-амм. Мама? – с трудом выговорила Вера. Телефон молчал несколько секунд. – Мама осталась там. Под ребрами лопнул огромный огненный шар. Вера резко согнулась, прижалась грудью к коленям, чтобы унять острую боль в сердце. – Солдаты ездили по Кировабаду на бэтээрах, собирали по квартирам наших армян. На проспект Ленина они пробиться не смогли – там бесновалась толпа митингующих. Русских пока не трогают, Вера, но это пока. Я не хотел уезжать, но Света была очень плоха. Пришлось лететь с ними – боялся, что она не перенесет перелета. Вера утерла ладонью слезы, отрывисто вздохнула. Уточнять, что именно случилось с женой брата, не стала. Жива, главное – жива. Остальное неважно. – Думал – вывезу их в Ставрополь, оставлю у Васи и вернусь за мамой, – рассказывал Миша. – Но отсюда не получается улететь – рейсы в Кировабад отменены. Я чего решил, Вера. Надо попытаться через Товуз туда пробиться. Вылечу в Ереван. А оттуда – в Берд. – Ты к нам не попадешь, перевал завалило снегом. |