Книга Инквизитор и нимфа, страница 8 – Юлия Зонис

— Только среди лицеистов тебе еще приятелей не хватало. — И громче, обращаясь к телохранителю: — Посадите его в машину.

Имени Марка высокий человек так и не спросил. В машине девочка протянула ему платок и, пока Марк вытирал лицо, доверительно шепнула:

— А у меня мама была знаменитая фигуристка. Из России, Майя Метлицкая. Ее часто по спортивным каналам показывали. Я тоже хочу выступать, но папа не разрешает. — И, подумав, добавила: — Можешь звать меня Лаури.

Так Марк Салливан познакомился с Лаури, Лаурой Медичи, дочерью младшего сенатора Флореана Медичи. С тех пор прошло пятнадцать лет. Лаура успела закончить биологический факультет Парижского университета и сейчас доделывала диссертацию в институте Паскаля. Младший сенатор Медичи стал старшим сенатором. А Марк провалил тест и остался просто-напросто Марком. Ах да, еще одно не изменилось. Сенатор Медичи так и не получил разрешения на генную терапию, которая могла бы избавить его дочь от врожденного иммунодефицита.

Иногда Марк воображал, что все случилось совсем по-другому. Если в подвыпивших студенческих компаниях спрашивали: «Где ты подцепил такую красотку?» — говорил, что Лаура споткнулась на катке, вывихнула ногу, а он подхватил девочку на руки и дотащил прямо до ворот отцовской виллы. Чем больше было выпито пива, тем длиннее становилась дорога до виллы, так что в конце концов получалось, что Салливан тащил Лауру чуть ли не через полгорода. Хорошо, что приятели зачастую оказывались еще более пьяны, чем сам Марк, и никто так и не спросил, почему он просто не вызвал такси.

Наверху было хорошо. Душные испарения, вонь и сырость от реки остались ниже, а здесь — прохладный ветерок, чернильно-синее небо в телеграфной росписи спутников и орбитальных станций и огни пересекающихся над центром воздушных трасс. Пухлый бок шара матово поблескивал от скопившейся росы, временами озаряя облака бегущей строкой рекламы. Это совсем не походило на полет на аэрокаре: так тихо, неспешно, словно кто-то качает тебя в гигантских ладонях.

В темноте светлые, прозрачные днем глаза Лауры сделались почти черными. Марк помнил, как легко они меняют цвет — от серого с легкой зеленью до нефритового и темнейшего агата. Таким непостоянством обладают глаза приморских девушек, но Лаури родилась далеко от побережья. Иногда Марку казалось, что внутри Лаури плещется собственное море, недоступное никому. И губы, скрытые сейчас маской, у нее неправильные — верхняя тоненькая, строгая, а нижняя припухлая и капризная… Мысль о губах была уже совсем лишней, и тогда Марк решился.

— Мне нужно тебе что-то сказать…

— Мне нужно тебе что-то…

Они произнесли это почти одновременно и рассмеялись. У них так часто получалось.

— Ты первая.

— Нет, давай ты.

— Хорошо. — Марк положил руки на борт корзины и замолчал. Он молчал несколько минут, так что под конец Лаура нетерпеливо ткнула его кулачком в бок:

— Ну?

— Я улетаю с Земли. На несколько месяцев, может быть, дольше.

— Ты нашел работу на Периферии?

— Не совсем. Совсем нет. Так, надо кое-кого проведать…

— Всё у вас, серых братьев, какие-то тайны. Марк резко обернулся, но Лаура уже потупила глаза:

— Извини. Старая привычка.

«Если бы ты знала… Если бы я мог сказать», — подумал Марк. Но сказать он, конечно, не мог, и потому быстро спросил:

— А что у тебя?

Лаура, не поднимая головы, ковыряла многострадальную корзину.

— Давай уже, колись.

— А я тоже, может быть, уезжаю.

— Да ну? Напросилась-таки в экспедицию? Отец отпускает?

Лаура, специализировавшаяся на нейробиологии высших приматов, давно мечтала побывать в резервации катангов на Терре. Марк ощутил мгновенный укол зависти: все же она добилась своего… Лаура резко мотнула головой:

— Нет, не в экспедицию. Хотя и в экспедицию, может быть, тоже. Потом… Я выхожу замуж, Марк.

Второй раз за день Марк Салливан услышал такое, от чего жизнь переворачивается вверх тормашками. Наверное, следовало что-нибудь сделать. Например, закричать. Или сигануть с шара. Он сухо откашлялся и спросил:

— За кого?

— За Фархада.

В ответ на недоуменный взгляд Марка Лаура нахмурилась:

— Ты его знаешь. Сам же нас познакомил тогда, помнишь? На новогодней вечеринке у Пресли. Он программист, с тобой одновременно заканчивал. Ты сказал, что он гений, а он тогда заржал: «Разве что гений места, если местом считать ближайшую пивнушку».

Марк порылся в памяти.

— Фархад? Фархад-иранец?

Наверное, Лаура почувствовала в его голосе что-то такое и немедленно ощетинилась:

— Его семья из Ливана. Но тебя ведь такие мелочи никогда не интересовали.

— При чем здесь это? Да будь он хоть с Марса…

— Он не с Марса. Его родители бежали из Бейрута. И два года торчали в лагере беженцев, пока не получили вид на жительство. А его старшая сестра там умерла. И только когда она умерла, им позволили поселиться в городе и выдали разрешение на работу. Но тебя все это не интересует. Зачем нам переживать за других? Центр вселенной Марка Салливана — это конечно же сам великолепный Марк Салливан и его многочисленные несчастья.

— Так. — Марк почувствовал, что начинает заводиться. — Ты вообще сейчас о чем?

— Ты знаешь, о чем. Если тебе угодно сидеть в деревне и упиваться обидой на весь мир — кто я такая, чтобы тебе мешать?

— И поэтому ты выходишь за Фархада-ливанца?

— И поэтому я выхожу за Фархада, да. Он, по крайней мере, меня любит.

— Я тоже тебя люблю, — тихо сказал Марк.

Он смотрел на запад, где тучи постепенно рассеивались. Струну орбитального лифта можно было принять за запоздалую молнию, отвесно и регулярно бьющую в одну точку. Раз за разом, в одно и то же место…

Тогда, полтора года назад, была осень. Лил дождь. Дорожка перед домом Марка — учительским коттеджем на задворках фанорской школы — размокла, ее усыпали раскисшие дубовые листья. Машина Лаури, новенький «лексус», почему-то все не заводилась. Лаури тихо ругалась за стеклом кабины. Водоотталкивающее стекло повесило над серебристой тушей «лексуса» ореол капель. Марк стоял на пороге и говорил себе, что надо подойти, рывком распахнуть дверцу, вытащить Лаури из кабины. Обнять и заставить остаться. Он уже почти решился подойти, но тут машина завелась… Все могло бы быть по-другому…

— Нет, не любишь. — Лаури упрямо прятала от него глаза. Она как будто решала некую задачу, пыталась доказать теорему — сначала себе, а уже потом ему. — Я очень хотела в это верить. И верила… долго, до глупости долго. А потом поняла, что тебе всегда было плевать на меня. Тебе только хотелось, чтобы ради тебя, такого вот неудачливого, дочь сенатора бросила к черту все: университет, работу, отца, друзей — и потащилась на край света. И я бы потащилась, если бы ты действительно меня любил. Но ты лишь в очередной раз тешил свое самолюбие… Ты ведь понимаешь, что я права?