Онлайн книга «Голыми глазами»
|
Город рыбака Петра и мытаря Павла. Перед управлением порта на табурете сидит истопник и вяжет бисерные кошельки и чехлы для ножей. На продажу. Палана Чиновничья дыра. И прибежище брошенных женами мужиков с материка.Тут я видел праздничную трибуну, стоящую в голой тундре. К ней в знаменательные дни съезжаются оленеводы. Весь экспорт поселка за пределы национального округа составляют реляции. И опорожненная посуда.До сих пор здешних жителей будоражат воспоминания о сумасшедшей путине позапрошлого года, когда рыба валами лежала на берегу. И ее так и не смогли вывезти на Большую землю. Великое оссорское сидение Оссора, я никогда не забуду твоих изогнутых ветром кривых сосулек. В совхоз имени Монтегомы я лететь собирался на вертолете. Каждый день натягивал меховые штаны и брел по единственной улице к аэродрому, чтоб услышать: «полетов не будет». И возвращался.Время остановилось в Оссоре, на берегу пролива Литке, где в квадратных полыньях ловят корюшку местные рыбаки. Скоро вместе со всем поселком я стал целыми днями прислушиваться к небу. Принимая всякий рокот за снижающийся самолет из края свежих газет.Когда ничего не происходит, время делается бесконечным. В гостинице 3-го разряда 4-й категории «Север» предусмотрительно обошлись без люстр, только слабо прикрученные люминесцентные трубки под потолком. Иначе после каждой пурги находили бы двух-трех повесившихся постояльцев. Впрочем, в гостиничном коридоре жизнь. Школьницы гладят фартуки, плачет ребенок. Курит, листая позапрошлонедельный «Футбол-Хоккей», летчик в унтах. Торопливо проходят в накинутых сверху костюмов дохах молодые чиновники в галстуках шириною с ладонь.Можно выпросить мотонарты в соседний рыбацкий поселок. Там мне рады собаки и дети. В приспособленном под мастерские ангаре женщины что-то строчат, согнувшись, на швейных машинках. Вяжут сети мужчины. Добрые коряки пошутят: «Самолетка прилетела!» — тыкая короткими пальцами в небо. А потом покажут собак, беговых и грузовых. И «танец нерпы» – корякский шейк.Бубен. Крашенные ольхой красные кухлянки. Прыжки на снегу.А можно просто выйти на гостиничное крыльцо. Щуриться на солнечный туман. Ослепнуть от золотозубой улыбки рыбацкого бригадира. И слушать рассказы о тех временах, когда с прибытием весеннего парохода пили шампанское из пивных кружек. На попутке Черные и белые сопки под безбрежно натянутым небом. По сторонам от дороги танцуют, кривляясь, березы. Речки с именами вроде названий товаров бытовой химии. И с другими, похожими на птичьи имена. Олени с тупыми рыбьими мордами. Светлые заячие следы.Парусится брезент на капоте. Вулкан, весь в складках носорожьей кожи, стреляет черным и белым паром, как паровозный гудок. Черные клыки и пальцы сбегающих по склону каменных руин. Белый амфитеатр гор.О, дорога. Быть может, дорог мне больше всего недоставало в Оссоре. Рождение эпоса Одноглазый коряк в юности побывал экспонатом московского фестиваля, где показывали рисующего оленевода. Потом, на беду, добрые люди пристроили его в художественное училище. Там он быстро испортил руку и насмотрелся киноафиш, поразивших его своей красотой. И со вздохом был отправлен обратно в тундру. Тридцать лет охотился, пил и был покалечен медведем. В больнице его снова открыли.Теперь он получает стипендию. В Петропавловске для него по специальной расходной статье снимают светлый гостиничный номер, там он и живет. Сочиняет вымученные сказки про охоту, волшебные сопки и царь-олениц и снабжает их бесчисленными рисунками вроде тех, какими школьники разрисовывают тетрадки Картинки эти заботливо собирает местный музей.Желтый, сморщенный, в черной пиратской повязке и вязаной шапочке, прикрывающей содранный скальп, он часами готов излагать на ломаном русском свои мысли о происхождении мира и человека – смесь самых наивных понятий с обрывками сведений, почерпнутых из научно-популярных телепередач. Каждый день к нему приходит опекунша из областного отдела культуры. Поит чаем. И, млея от восторга, записывает его рассказы на бумажных листках.Рыбаки в океане Тесная, как фанерный посылочный ящик, замусоренная вещами каюта с иконкой Ленина в правом углу. На окровавленной после разделки трески палубе случайный морской мусор: розовые осьминоги и морские звезды с толстыми червями лучей. Лиловые крабы. Мокрые доски и сети, оранжевые робы, полосатые блоки на грузовых стрелах. Прос ы павшаяся на палубу рыба одиноко аплодирует хвостами. Матрос с доскою в руке бродит, выбирая покрупней, и, оглушив, кидает в ведро – на камбуз. Судовую дворняжку кормят крабами. Сине-серый океан к вечеру делается бирюзовым, с розовыми полосками в западной части горизонта. Где-то глубоко в трюме поет петух. Устье Леты Всё позади. Восточные острогранные сопки под самолетным крылом, похожие на брошенный по земле клок белой измятой бумаги, понемногу разглаживаются, а после и вовсе переходят в сплошной, бесконечный, не тронутый прикосновением ватманский лист. Заледеневшее устье Лены поражает воображение. Оно занимает от края до края целиком горизонт. Бьющиеся, сплетающиеся и вновь разбегающиеся веером могучие струи. Но навсегда отвердевшие, застывшие, отлитые из гладкого и вздыбленного, то желтоватого, то голубоватого льда. Вот так, а не из текучих вод, должна бы выглядеть подлинная Лета. Творческий метод Коряк на обломке оленьего рога нацарапал ножом весь свой мир: |