Онлайн книга «Жубиаба»
Антонио Балдуино снимает со стены гитару. Толстяк спрашивает лодочника: — Здесь, видать, жизнь нелегкая… — Работа тяжелая… да и работают только женщины, а мужчины рыбу ловят да подрабатывают перевозом. — Ну, а женщинам-то хорошо платят? — Какое там хорошо… А еще штрафы, да то ребенок родился, то приболела — за все высчитают. А потом чуть состарилась — вон… Жизнь здесь короткая… — Да… невесело все это… — Невесело? — Лодочник горько смеется. — А ведь подумать, что есть люди — нарочно себя голодом морят, ради красоты… А здесь, если уж с одной фабрики уволят, на другую — не возьмут. Сговорились хозяева между собой. И рыбу-то не каждый день едим. В дверях молча остановился молодой негр и кивает головой в знак согласия с лодочником. Толстяк чувствует себя неловко, что завел такой тягостный разговор: — Бог поможет… — Как бы не так — разве еще какую болячку подцепишь… Хозяйка моя молится вот, — он кивнул в сторону висящего на стене Христа, — а я уж разуверился… Такую нужду терпим — мочи нет. Бывало, что даже меньшой, вот ей, — лодочник показал на девочку лет пяти, — тогда мальчишки еще не народились, — и ей в рот положить нечего… Бог забыл бедняков… Его жена выходит из кухни и сплевывает черной слюной: — Не кощунствуй… Бог тебя накажет… Парень у дверей не выдерживает: — А я в душе тоже в него не верю… Молюсь, а не верю… А как в него верить-то? Разложит ведь немец-мастер Мариинью, как пить дать. Он уж наобещал ей, что даст работу повыгодней… Толстяк молится про себя. Он просит бога, чтобы тот не позволил немцу обмануть Мариинью и чтобы всегда было что поесть в доме лодочника. Антонио Балдуино понимает по виду Толстяка, что тот молится, и понимает, что все это зря. — Я скажу вам, что думаю, а вы не пугайтесь. Правильней бы всего расправиться с этими белыми — и все тут… Рыба уже на столе. Молодой негр исчезает, а пройдет несколько месяцев, и он получит тридцать лет тюрьмы за убийство мастера-немца, который оставил Мариинью с ребенком и без работы. На всех еды мало, и голодные малыши просят еще. В тусклом свете тени сидящих за столом кажутся чудовищно-огромными. * * * Толстяк рассказал историю про горшок с фейжоадой, и дети уснули. Одна из девочек спала, зажав в черной ручонке глиняную куколку, и в ее снах помятая черная кукла превратилась в роскошную фарфоровую куклу с белокурыми волосами; кукла говорила «мама», и, когда ее укладывали спать, глаза у нее закрывались. После ужина мужчины снова пошли к реке. Там они снова играли на гитаре и пели, а луна смотрела на них во все глаза. Женщины в латаных-перелатаных платьях прохаживались по набережной. Река текла и исчезала под мостом. Толстяк запевает «Песню о Вилэле», Антонио Балдуино аккомпанирует ему на гитаре. Все, раскрыв рот, слушают про то, как сражался жагунсо Вилэла с капитаном невольничьего корабля… Песня героическая, капитан был не робкого десятка, а Вилэла — храбрец из храбрецов: Был капитан — отважный малый: не сдался в плен врагам своим, а наш Вилэла был храбрее и после смерти стал святым… — Здорово, — восхищается кто-то из слушателей. — Что-то я не слыхала о святых разбойниках, — грубо обрывает его восторги одна из женщин, низкорослая и тощая. — А вот есть такие, и их бы при жизни не худо в святые зачислить. — Защитник Вилэлы, говоря, постукивает в такт песне по парапету. — Разве жагунсо грабят бедняков? Они сами такие же бедняки, как и все мы… Я бы тоже хотел быть жагунсо… — А будь ты проклят со своими бандитами. Ты что, не видел, что они сделали с полковником Анастасио?.. Уши ему отрезали, нос отрезали, и даже… Но слова женщины не вызывают у слушателей сострадания к полковнику. А защитник Вилэлы говорит: — А ты вспомни-ка, как твой полковник надругался над дочками Симана Безрукого? Четыре дочки были у Симана, так тот хоть бы одну не тронул, нет, всех четырех слопал… Безрукий, бедняга, в уме тронулся… А полковнику что?.. Были бы у Симана еще дочки, он и их бы не пожалел… Так что по заслугам с ним расправились… — Давай-ка другую, — просит он Толстяка. Но теперь черед Антонио Балдуино, и он поет самбы и разные песенки, от которых слушающие их женщины делаются еще печальнее. Церковный колокол отбивает девять часов. — Пошли к Фабрисио, потанцуем, — приглашает крепыш негр. Антонио Балдуино, Толстяк и кое-кто еще уходят вместе с негром. Остальные разбредаются кто куда: по домам, в кино или просто пройтись под луной по набережной, откуда видны река и мост… * * * Фабрисио встретил гостей, держа в руке большой стакан с кашасой: — Ну, кому охота горло промочить? Промочить горло захотели все, и стакан пошел по кругу, — хозяином он был предусмотрительно наполнен до краев. Лодочник показал Фабрисио на своих новых знакомых: — Вот привел к тебе хороших парней. — Входите, входите, будьте как дома. — Хозяин поочередно обнялся с Толстяком и Балдуино. Все вошли в большую комнату. Танцы уже были в разгаре: пары кружились под аккордеон, который ходуном ходил в руках мулата с усиками. Но даже здесь, в отдаленном от фабрик предместье, царил сладкий табачный дух: он забивал собой запах разгоряченных танцами тел. Пары кружились все неистовей, аккордеонист подбавлял жару, то вставая, то садясь вместе с летающим в его руках аккордеоном, и, все больше возбуждаясь, он притопывал и пританцовывал, задевая тех, кто оказывался возле него. Когда наконец аккордеонист кончил танец, лодочник объявил: — Друзья, я привел гитариста — играет он, как бог, а его приятель, вот этот толстячок, знает уйму забавных историй… Антонио Балдуино шепнул Толстяку: — Здесь, пожалуй, можно раздобыть девчонку… Хозяин позвал Антонио Балдуино пропустить с ним еще стаканчик, а когда они вернулись, Антонио взял гитару и спел с Толстяком все самые лучшие свои самбы. Аккордеонист был обижен, что какие-то пришлые завладели вниманием собравшихся, но молчал. Когда все самбы были перепеты, Антонио предложил аккордеонисту: — Пойдем выпьем, дружище, ты здорово играешь… — Да уж как умею… Вот ты поешь, это да… Он показал Антонио Балдуино на двух мулаток: — Вон с той можно сговориться… Это — моя девчонка, а та ее подружка, хочешь, можешь с ней пойти… Аккордеонист взял аккордеон, и все снова завертелись в танце. Ноги что есть силы шлепали об пол, тела жарко касались друг друга, все были пьяны: кто от кашасы, кто от музыки. Танцующие в такт музыке хлопали в ладоши, тела сплетались, расплетались, кружились в одиночку, затем вновь сходились грудь с грудью, живот к животу, бедра к бедрам… |