Онлайн книга «Аввакум»
Утром 5 октября, в день святых Петра, Алексия, Ионы, Филиппа и Гермогена, московских и всея России чудотворцев, под грохот пушек генерала Вольфа, под разрывы гранат священники совершали в таборе молебен. В это же время в лагере Потоцкого творилось иное, не божеское дело. Генеральный есаул пан Ковалевский привез статьи договора, которые гетман Войска Запорожского готов был подписать хоть завтра. Не все параграфы статей коронного гетмана устраивали, и он, делая поправки, спросил Ковалевского: – Вы слышите эту погребальную музыку прежней хмельничине? – Какую музыку? – Пушки! – Ах, пушки! – просиял Ковалевский. – Да, ясновельможный пан, это отпевание Переяславской рады. – Благодарю вас, пан генеральный есаул, за ваше рыцарское служение королю и Речи Посполитой. Речь Посполитая не забудет ваши услуги. Мы ждем их милость гетмана Хмельницкого для подписания договора. 8 6 октября Хмельницкий к полякам не приехал, выжидал. – Вы надеетесь на чудо, пан гетман? – невинно улыбался Ковалевский. – Оставьте свои улыбки при себе, – тихо, серьезно сказал гетман и закрыл глаза. Он казался себе желтым цыпленком, а Ковалевский был коршуном. – Шереметева предавали с первого дня похода. Однако до сих пор войско русских не разбито и не особенно уменьшилось числом. – Вчера они потеряли три тысячи! – Так говорят поляки, которые даже своих трупов не смогли собрать и сосчитать. Ковалевский озлился: – Гетман! Ваша милость, ты веришь, что Шереметев вырвется и придет к нам? Да если и придет! В Слободищах он не увидит холопов Московского царя. Нет, пан гетман, он увидит здесь вольное казачество, которое служит, кому желает служить. Ныне казачество желает служить его королевскому величеству. – Ты плохо знаешь казаков, пан есаул. Оставь меня! Ковалевский выругался, но вышел. Юрко сидел, облокотясь на стол, положа голову на руку. Он не переменил положения и так и не посмотрел в договор, который принес ему Ковалевский. Юрко чудилось: за спиной, за плечами, нависая тучей, вздымается тень отца. Всего лишь тень, но он ее чувствовал. Голой тонкой шеей своей, ушами, затылком. То, что он не отправился в лагерь Потоцкого, было единственной его привилегией – покапризничать полдня, день… – Тимоша бы! – помянул он давно погибшего брата. Тимош водил полки, у него было множество своих людей в войске. Юрко полковников видел лишь на раде да на советах. Все вместе они за него, его имя кричали на черных радах, но он знал: каждый в отдельности смотрит на Хмельницкого не лучше, чем Ковалевский. Кинуться к казакам, но разве казаки его любят? Они любят имя Хмельницкий – свою славу и гордость, свои победы и хитрости. «Он ошибается, если думает, что я прост, послушнее ягненка», – сказал себе Юрко, думая о Ковалевском, и так и не прочитал договора. Пока это было все, чем он мог отомстить всесильному генеральному есаулу. На следующий день о поездке в лагерь Потоцкого услышал как впервой. Отправился осматривать свой лагерь, хорошо ли его охраняют. Казаки смотрели на гетмана хмуро: ночью заморозок выстеклил воду. Кто-то спросил гетмана: – Не пора ли по домам, батько? Носы сегодня к изголовью приморозились. «А спросили бы так отца?» – подумал Юрко и решил, что, пожалуй, спросили бы. Только вот уцелел бы нос у спрашивающего? Гетман вернулся к себе, и первый, кого он встретил, был Ковалевский. – Мы поедем в пять часов, – сказал он ему и, прособиравшись, выехал только в шесть. Султанский шатер Шереметева стоял на холме. Выстроенное войско приветствовало гетмана, салютуя ему саблями. Коронный гетман встречал Юрко у входа в шатер. Брови у пана Станислава Потоцкого поднялись, когда в сопровождении громадного Ковалевского и столь же величавых старшин явился перед ним смуглый, чернявый мальчик с вытянутым белым лицом, с глазами круглыми, печальными, смотревшими на коронного гетмана не столько кротко, сколько безразлично. Испуга в этом мальчике не было, но и желания никакого не было, не было хоть какого-то отпечатка личности, жизни. – Пан гетман? – чуть ли не смешавшись, почти что спросил Потоцкий. – Пан коронный гетман! – низковатым баском приветствовал Хмельницкий. Гостей потчевали вином и кушаньями, которые едал Шереметев. Освещали стол множество ярких восковых русских свечей. За ужином голос Хмельницкого слышали дважды – когда он пил бокал за королевское здоровье и за здоровье Потоцкого. Хмельницкий остался в польском лагере, желая обсудить статьи договора. Обсуждение происходило на следующий день, 8 октября. Статьи зачитывали по-польски и по-украински. Со стороны польской говорил сам коронный гетман, а со стороны Войска Запорожского – Ковалевский. Никаких замечаний по статьям не возникло, но Хмельницкий сказал: – Мы сегодня обдумаем договор, а подпишем его завтра. Потоцкому на такое предложение пришлось согласиться. Ждал ли Хмельницкий какой-либо перемены судьбы? Не ждал, а все ж с утверждением и клятвами медлил сколько мог. Утром 9 октября 1660 года гетман Войска Запорожского подписал документ, по которому Войско Запорожское со всеми землями и городами возвращалось в подданство его величества короля Яна Казимира и Речи Посполитой. Хмельницкий и бывшая с ним старшина присягнули королю. – С московским сном покончено! – сказал Ковалевский. – Мы снова проснулись. – Следовало бы выручить из объятий московского издыхающего медведя казачьи полки, – предложил Потоцкий. – Апостолу или Дроздецкому я бы письма поостерегся писать, – сказал Ковалевский, – а Цецура нашу радость примет как свою. Письмо Цецуре доставили в ту же ночь. Цецура ответил: он готов повиноваться гетману, покинет Шереметева тотчас, как только пан гетман подаст достоверный знак, Пусть явится под бунчуком и развернет знамя. У Цецуры в Переяславском полку было восемь тысяч. О готовящемся побеге оповестили самые надежные сотни. Две тысячи казаков, лично преданных полковнику, уже все знали и собрали не только оружие, но и пожитки. В полдень Хмельницкий выехал на холм, который хорошо был виден из лагеря Шереметева. Встал под бунчуком, развернул знамя Войска Запорожского. Цецура и с ним две его тысячи и еще с тысячу предупрежденных казаков сели на лошадей, поскакали к польским окопам. Остальные казаки полка, видя, что товарищи их скачут в бой, тоже поспешили на коней, устремляясь вдогонку. Да только за измену Бог наказывает. Татары, не ведая о сговоре между Хмельницким и Цецурой, приняли перебежчиков за храбрецов, вышедших на вылазку, и напали на них всей массой своей конницы. |