Онлайн книга «На чужом пиру»
– Потому что сапожник без сапог, – с горечью сказала она. – Потому что никто не может помочь тому, кто сам помогает, – и вдруг её прорвало: – Если бы ему хоть на секунду в голову пришло, что я тоже нуждаюсь! Что мне тоже вот-вот потребуется восстанавливать способности! И творческие, и прочие!! В голове у Кашинского медленно провернулся некий тяжелый, настывший на долгом морозе маховик. – Кира. Вы как-то связаны с этим… с «Сеятелем»? Она вздрогнула. И неубедительно произнесла: – С каким «Сеятелем»? – Кира… – потрясенно проговорил Кашинский. Она решительно подняла бокал и спрятала за ним лицо. – Вадим, нам лучше не видеться больше, – с усилием сказала она. – Вы мне симпатичны, это правда. Я очень понимаю вас и сочувствую вам, и хочу, чтобы у вас все было хорошо. Это тоже правда. Но лучше нам уже не видеться. Я, собственно, согласилась поужинать с вами именно для того, чтобы это вам сказать. Я не могу. Совестно. Опять будто из сериала, подумалось ей. Она готова была сквозь землю провалиться. И зачем я только пошла на этот ужин! Надо было сразу, просто. А теперь… Пошлятина. – Почему? – тихо спросил он. – Я не могу вам сказать. И осеклась. Пошлятина! Пошлятина! Вообще ничего нельзя было сказать. Все ненастоящее. Каждый жест, каждый сорвавшийся с губ звук были от крови, из сердца – но Киру душило смердящее чувство, будто она и теперь непроизвольно, привычно шьет для Вадима очередную горловину. И делалось насмерть обидно за изуродованную этим чувством близость. Покончить с наваждением можно было лишь одним-единственным способом. В конце концов, я не изменяю и не предаю. Я просто отказываюсь участвовать в его играх. Я столько лет боролась за единство, подчинялась ему, словно раба – а он даже не видел этого. Теперь мне надо спасать свою жизнь. Не то я так и буду шарахаться от людей, чувствуя постоянный привкус того, что не живу, а только мерзостно и подло притворяюсь. Обманываю. Верчу-кручу людьми. Да как же у Антона на это духу хватает? Неужели он – ПЛОХОЙ ЧЕЛОВЕК? – Понимаете, есть люди… очень хорошие, – добавила она, будто сама стараясь убедить себя в том, что говорит, – которые решили, что традиционных способов лечения, всех этих ролевых игр, аутотренинга, внушений – мало. Бывает, что те, кто мог бы ещё очень многое сделать, оказываются не в состоянии творить, потому что по тем или иным причинам устали, обессилели, сломались. Им надо помочь. И, договорившись между собою, держа все в секрете, эти люди, будто ангелы-хранители, носятся вокруг человека, который нуждается в помощи, и на первых порах многое делают за него так, что ему кажется, будто все это он сам. И одновременно провоцируют на усилия, которые человек сам бы поленился совершать. Там сложные методики… Конечно, с точки зрения морали это неоднозначно, но… Кашинский слушал, напряженно распрямившись и окаменев. Слушал и не мог поверить. А она говорила и говорила; поначалу более-менее спокойно, потом – волнуясь и горячась. Ей тоже оказался нужен добрый слушатель, который все поймет. – …Это помогает, Вадим, действительно помогает! Вы не представляете, скольких талантливых людей мы вытащили! Из апатии, из отчаяния, из запоев, из полной, казалось бы, утраты ума… Маховик в мозгу Кашинского провернулся ещё раз. А потом из ледяного вдруг стал раскаленным. – И все, что со мной в последнее время… – Нет, Вадим, нет! – отчаянно закричала она. Из-за соседнего столика на неё обернулись с гадливым, ироничным удивлением. – Все сделали вы сами! Только незаметная помощь, коррекция… – О Господи, – сказал Кашинский. Давным-давно он не чувствовал себя игрушкой в чужих руках. И вот – вернулось. – Да вы хоть понимаете, что творите? Она не ответила. – И вы тоже этим занимались? – спросил он. Она не ответила. – Это что-то запредельное, – сказал он. – Чудовищное. Это же преступление! – Нет, – беспомощно сказала она. – Нет. – Это хуже Сталина. Хуже психушек. Хуже доносов. – Нет, Вадим, нет. Вы хотели откровенного разговора – вы его получили, – в её голосе появилась отчужденность. – Я, в конце концов, слушала вас. Слушала сочувственно, старалась понять. Откровенность одного немыслима без бережности другого. Постарайтесь и вы. Постарайтесь ответить мне тем же. – Да что тут понимать! Манипулирование людьми!.. – В ваших интересах, Вадим! Только в ваших! – Кто может в этом поручиться? – Я. Ведь вы буквально ожили за последний месяц. Буквально другим человеком стали! – Сволочи!! – выкрикнул он, сорвавшись на отвратительный нутряной визг. Сволочи, они украли у него все, чего он добился. Это, оказывается, не его, а их заслуга! Он тяжело вздохнул, пытаясь взять себя в руки. – Вас надо спасать, Кира. Вас надо вытаскивать оттуда. Я так понимаю, что вы фанатично преданы… или, по крайней мере, БЫЛИ преданы тому, кто все это творит. Я даже догадываюсь, кому именно. Токареву! Директору вашему! Я помню его, с первого собеседования запомнил! Этакий Наполеончик! – Не смейте! – выкрикнула она. Но Кашинский просто называл своими именами то, что она сама начала робко подозревать. – Почему? Очень похож! Чей-то карманный Берия, вот он кто! И надо бы выяснить – чей именно… Я его игру порушу. Это же вопиющее нарушение прав человека, в конце концов. Надо подключить прессу, милицию! А может, даже международные организации, если эти ваши как-нибудь заручились поддержкой силовиков. Ох, да они наверняка давным-давно работают на них. – Вадим, вы с ума сошли, – она тоже попыталась овладеть собой и урезонить его, говоря хладнокровнее. – Мы лечим людей. – У эсэсовцев в лагерях тоже лечили. На Лубянке тоже лечили. В психушках лечили вовсю. – Да при чем тут Лубянка и психушки? – Притом! Почему-то когда то, что она лишь начала подозревать, громогласно сформулировал он – это стало выглядеть надругательством и злобной клеветой. Ей стало страшно. – Послушайте, Вадим. Если бы я кому-то разболтала все, что вы мне в порыве откровенности поведали – как бы вы к этому отнеслись? – Это другое. Я никому не принес вреда. Я никому не принес вреда! – закричал он; на сей раз уже он будто старался убедить себя в том, что говорит. – Весь вред, который я, быть может, нанес – не на моей совести! Он на совести таких, как вы! – О чем вы, Вадим? Бред какой-то… – Нет, не бред. Играть людьми, притворяться, расчетливо и хладнокровно врать… – Врачи притворяются и подчас лгут. |