Онлайн книга «Обитель»
– Заткнись! – оглянувшись на него с искажённым лицом, почти сорвавшись на визг, крикнула, как клюнула ему в лоб, и вышла в коридор. В коридоре на разные голоса, словно на пожаре, орали чекисты. – Тут он! Тут! Готово! – Убит? – Убит? – Убит, что ли? – Раненый! Чуть, сука, не попал в Ткачука! Артём несколько раз прошёлся по комнате: а ему что? А ему куда? А он за кого? Через минуту вернулась бледная, но спокойная, с потемневшим взором Галя. Убрала наган в ящик стола. – Бурцева арестовали в его кабинете. Он отстреливался. Теперь пошли по ротам – кого-то ещё будут брать под арест. Я ничего не знаю об этом. Пересиди ночь в келье, завтра отправлю тебя на Лисий. Сейчас я красноармейца вызову. * * * Красноармеец проводил только до выхода из здания Инфор-мационно-следственного отдела. Пахло оружием, порохом, нервозностью, бешенством, страхом, выбитой пулями извёсткой. Всякий пробегавший навстречу чекист взглядывал Артёму в лицо, будто в нём подозревали задержанного заговорщика. – Надо забрать все дела из его кабинета, – озабоченно говорили между собой двое поднимавшихся вверх. Артём догадался, что речь идёт о Бурцеве и всех собранных им материалах. Афанасьев был прав, прав, прав. Чекистов в здании оказалось неожиданно много, словно они повылезали из шкафов, из-под столов, из-под диванов, где прятались. – Это кто? – спросили у красноармейца внизу очередные черти в кожаных тужурках. Артём вздрогнул. Чекисты искали, кого бы им убить. – С допроса, велели отпустить, – ответил красноармеец. Его вытолкнули во двор. В Преображенском стоял крик, словно туда забрались обезьяны и теперь их гоняли плётками по нарам и стенам. Блэк, припадая на передние лапы, истошно лаял в сторону собора. По двору иногда пробегали красноармейцы. Артём заспешил в сторону Наместнического корпуса, но оттуда ему навстречу за волосы вытащили священника, и внутри здания кто-то орал, словно человеку зажали самые больные чресла дверью… а может, так оно и было. Чекист, тащивший священника, был пьян – не отпуская волос из кулака, он проблевался на камни двора и через эту зловонную лужу потащил своего пленника дальше. Длинная борода батюшки была неестественно вывернута и зримо тяжела, словно состояла не из волоса, а была некой бескостной частью тела. Артёма проняла догадка: вся борода была в крови – полна кровью, как намыленное мочало. Кровь текла изо рта, из носа, со лба, из ушей. Сделав шаг назад, Артём оглянулся в болезненной и вялой нерешительности: куда идти? В корпус нельзя – там убьют и не спросят, кто ты и кому дышал в затылок прошлой ночью. Отчего он не пошёл к матери? Спал бы сейчас у неё на коленях. “Дровяной двор!” – подсказал ему кто-то, и он доверился. Вдоль стен, избегая света фонарей, Артём побежал к дровяным складам, дыхание сразу сбилось, он дышал как плакал. Ему казалось, что земля накренилась, и Соловецкий монастырь, как каменный тарантас на кривых колёсах, несётся с горы и сейчас ударится об ужасную твердь, и всё рассыплется на мельчайшие куски, и это крошево без остатка засосёт в чёрную дыру. …Полез между поленниц, сдерживая сип, рвущийся из глотки. Дрова были длинные – для монастырских печей, расцарапал щёку, нахватал заноз полные ладони, забрался как можно дальше и стих там, видя одну звезду над головой. Несколько раз где-то за кремлёвскими стенами стреляли. Залп. Ещё залп. Ещё залп. Потом ещё много раз одиночными. Где-то завизжала женщина, и крик скоро оборвался. Кто-то пробежал совсем близко, но его скоро нагнали, послышались звуки ударов. Артём закрыл глаза: а вдруг они у него светятся в темноте – или отражают звезду? За ближайшим углом кто-то разнообразно ругался матом – матерщина сыпалась из человека, как очистки, обрезки и шелуха из мусорного мешка. …Шум прекратился неожиданно. Стало так неестественно тихо, как будто всё громыхавшее и вопившее в последние часы – вопило и громыхало только в голове у Артёма. Он открыл глаза: может, сон? Звезда стояла на прежнем месте. Кто-то неподалёку заговорил, но голос был совсем спокойный: словно человек проснулся, вышел на улицу со стаканом молока в руке, поинтересовался у прохожего, который час, удивился, остался один, напел невнятную песенку, снова отпил молока. Артём старательно прислушивался: этот голос мог его успокоить, дать ему понять, что ничего страшного в мире нет, а если было – то оно миновало. То зубами, то ногтями Артём начал извлекать занозы, и это занятие тоже упорядочивало душу, потому что избавляло от боли немедленно: вот только что саднило в самом беззащитном месте между большим и указательным пальцем, и вот уже не саднит. И собственная слюна в собственной ладони – тоже успокаивала. И всё лицо у Артёма было замурзано, потому что достать занозу из самой середины ладони зубами было сложно, зато очень увлекательно – изо рта текло, словно он стал собакой – но стесняться было нечего и некого: в дровне под редкой звездой человек со своей занозой, всё просто, ничего удивительного. Он поискал в карманах штанов, чем вытереть руки и лицо – платка у него никогда не было, но вдруг?.. В пиджаке тоже не было. “Вот Крапин, – вспомнил Артём, – старые рубахи свои аккуратно разрезал на платки… Я вот всегда его считал ниже себя – он же милиционер, а я знаю наизусть несколько длинных стихотворений Андрея Белого – но у него есть платки, а у меня нет”. Мысль о Крапине была тёплая, родная… Артём как-то разом убедился, что завтра же туда вернётся, а лежанка его ещё застелена простынями, на которых спала Галя, – не забрал же их лисий повар назад, – и всё это забудется, и никто, ни один человек никогда не узнает, как он, задыхаясь от страха, сидел в дровах. Артём вытер руки о штанины, ещё раз прислушался и услышал только море – странно, а днём его было не слышно. Он поднялся и полез обратно, иногда останавливаясь и поводя головой: всё стихло ведь, не показалось? Не показалось. Он выбрался и двинулся домой, беспечный, как если бы шёл по Пречистенке. – Э, иди сюда! Кто такой, сука? Его окликнули из открывшейся двери монастырской бани. Артём подошёл и встал у самого края квадратного языка света, выпавшего на улицу. В свету кружился пар. Рядом с дверями лежал пьяный или труп. Нет, всё-таки труп. |