Онлайн книга «Обитель»
– Ну, берём? – спросил Авдей негромко; голос его дрожал. Переглянувшись, взяли и понесли. Артёму досталась голова, она болталась из стороны в сторону. Руки Артёма скользили, и он скоро не удержал и выронил… что нёс. Вытер ладони о себя, перехватился половчей и попробовал снова. Авдей и Захар уже знали дорогу – они насколько возможно твёрдо шли к Святым воротам. Вскоре их нагнали чекисты и командиры из полка надзора. Трое из них оделись – шинели хлопали о голенища вымытых сапог. Четвёртый надел только галифе и шёл, до пояса голый, обильно жирный. Между ними, пошатываясь, брёл Бурцев со связанными за спиной руками. Куда его ранили, понять было нельзя – вся его гимнастёрка спереди была окровавлена, кровь стекла и ниже, поэтому брюки до колен – набрякли, почернели. Один за другим к их неторопкому ходу присоединились ещё несколько человек из бани, поспешно одевающиеся на ходу, рядовые красноармейцы, неясно откуда взявшиеся, и ещё некто, похоже, из лагерной администрации – он был в гражданском пальто и франтоватой кепке и шёл рядом, заглядывая в лицо Бурцеву, словно ожидая, что тот обратит на него внимание – на этот случай незваный провожатый, видимо, заготовил речь или как минимум обидную фразу. Один из красноармейцев нёс чадящий факел. В каменном проходе, к полукруглым, напоминающим формой княжий шлем Святым воротам, факел разгорелся и затрещал. За ворота Бурцева выводили уже толпой – как самого дорогого гостя в дорогу. Становилось понятным, сколь сильно его успели здесь возненавидеть. Бурцев же ничего не замечал, только иногда путал шаг, спотыкался и по-прежнему смотрел в землю, будто под ногами у него расползались путаные письмена, которые он пробовал, без особого тщания, дочитать. Воздух начал светлеть. Артём, предощущая рассвет, вдруг различил все предметы явственно и резко. К нему вернулись чувства и онемевший на несколько часов рассудок. Третьих петухов ждать не приходилось, но эта ночь всё равно должна была закончиться. “Меня точно не убьют”, – впервые за ночь сам, без подсказки, осознал Артём. Чужая мёртвая голова его больше не пугала. Не пугало ничего. Всё уже случилось. А что ещё случится – того не избежать. – Эй, ты, – окликнул Бурцева всё тот же чин в гражданской одежде. Артём был уверен, что Бурцев идёт в полусознании, но нет, он приподнял голову и с силой плюнул в сторону окликавшего. – Что за баба тут? – раздался вдруг голос Ткачука. На дороге, встречая идущих, стояла мать Артёма Горяинова. Она была недвижима и пряма, только концы платка шевелились на ветру. Артём без удивления узнал её и, остановившись, не мигая, всмотрелся в похудевшее материнское лицо. Она тоже узнала сына и вглядывалась в него: как поживают глаза на его лице, не тянет ли ноша в его руках, не собрался ли он сам умереть сейчас. – Не собрался, – сказал Артём шёпотом. – Прости, мать, если удостоимся – увидимся потом. Она не слышала его, но смотрела ему прямо в губы. – Ты откуда, баба? – спросил Ткачук. – Вольнонаёмная, наверно, – сказал Горшков, которому нравилась чувствовать себя трезвым и всё помнящим. – Прачка. – Пошла вон, дура! – сказал Ткачук и выстрелил из своего маузера над головой женщины. Она сначала присела, а потом некрасиво побежала прочь. Горшков, путаясь в кобуре, тоже достал наган и пальнул вверх. Артём смотрел вниз, на закурчавленную кровью голову, чтоб ничего больше не видеть. Бурцев переждал всё происходящее, опустив подбородок и закрыв глаза. Время от времени он морщил лоб, словно отгоняя комаров – хотя никаких комаров не было. Его остановили неподалёку от женбарака, возле дурно присыпанного рва, и сразу начали в него стрелять, с трёх сторон – не выставив строй и не отдавая команд. Каждому хотелось сделать это первым и как можно больнее. Никто не смог сразу насытиться его смертью, поэтому Бурцеву несколько раз выстрелили в лицо, подбежав к самому телу. Лицо распалось на части. В женбараке снова проснулись и завизжали соловецкие бабы: целую ночь им выпало слушать человеческие казни. Чекисты тут же, едва отерев пахучий пот, вспомнили, зачем они сюда явились помимо убийства. Пока Артём, Захар и Сивцев закапывали Бурцева – положив его лицом вниз, чтоб ничего не видеть, чтоб он вообще казался не человеком, а чем-то другим, – из женбарака на прокисший свет вытащили несколько девок. К лицам подносили отобранный у красноармейца фонарь, чтоб рассмотреть получше. – Да куда ты эту? – придирчиво ругался Ткачук. – Она ж старуха. Иди спи, чертова кочерга. Бурцева уже присыпали, когда вернулся Горшков и, спросив: “Тут?” – ещё трижды выстрелил в землю, после чего побежал за бабами с опалёнными бровями и чёлками. – Простите, Мстислав, – сказал Артём вслух, еле слышно. Захар даже остановил движение лопаты, чтоб не мешаться и дать людям поговорить. Когда последним возвращался мимо них красноармеец с факелом, Артём заметил на земле маленький, с пятак, кусок черепа с волосами. Сразу отвернулся. Некоторое время стоял, не дыша. Могильщики пошли обратно к Святым воротам. Навстречу им, неровно, словно за ночь стал подслеповат, пробежал Блэк, принюхиваясь к земле. – Прачка так и смотрит вон, – сказал Захар, кивая через плечо. – Только подальше отошла. Поди, думает, что теперь до неё не дострельнуть. Артём знал, что смотрит, и не оглянулся. Пальцы на руках у него свело, и он пытался их разогнуть и снова согнуть. На пальцах лопалась корка чужой насохшей крови. – Лопаты надо занести и это… спросить, чо дальше, – сказал Сивцев в монастырском дворе. Артёму было всё равно, занести так занести – он точно помнил, что сегодня выживет. “…Русский мужик, – подумал только, – закопал, спросил: «Чо дальше?» А если скажут: «Раскопай!» – раскопает заново…” Вернулись к бане. Внутри раздавались тягостные женские стоны, как будто каждую крыл не мужской человек, а черт с обугленными чёрными яйцами и бычьим раскалённым удом – тонким, длиной в полтора штыка, склизко выползающим откуда-то из глубин живота, полного червей и бурлыкающего смрада. * * * Артём помнил, как однажды утром на Спасской башне раздалось вдруг не “Боже, царя храни”, а “Интернационал”. Он тогда резко сел на кровати и удивлённо посмотрел на уже проснувшихся родителей. – Глянь-ка в окно, – шутливо сказал отец матери, – может, и солнце взошло… с углами. |