Онлайн книга «Обитель»
– В ИСО его, – сказал он. – Будете отвечать перед начальником лагеря за потерю имущества, – объявил Артём, чувствуя жестяной вкус каждого слова: Сорокин смотрел в небо полуоткрытыми глазами, которые уже не выдавали живого человека. – А этого куда? – спросил второй красноармеец своего товарища, кивая на Сорокина. – Лопаты бери пока, сложим внизу в ИСО, – ответили ему. – А десятнику врача позовём. Странным образом Артём пошёл пустой ко входу в ИСО – вослед ему два красноармейца несли тюк с одеждой, инструменты и ведро. Они сами сообразили, что выглядят смешно, но было поздно – не бросать же теперь всё это. У самого входа Артём обернулся и едва не вскрикнул от счастья, как уколотый: Сорокин вдруг сел и с неожиданной страстью начал отирать лицо руками – увидев это, Блэк залаял, будто рассердился, что труп ожил. Вид Сорокина и все его движения говорили о том, что он ничего не понимал и ни о чём не помнил. Просто вот слюна налипла… – Живой, – сказал Артём красноармейцу радостно. – Пошёл, – ответил красноармеец Артёму и втолкнул в дверь. Инструменты и форму оставили возле дежурного – и, когда Артёма повели наверх, он уже на втором этаже догадался, кого сейчас увидит. …Ну да, вот третий – а куда же ещё… Помощник дежурного по ИСО попытался доложить, но знакомый женский голос ответил: – Не надо, я видела в окно. Галина сидела за столом. На стене, за её спиной, по-прежнему висели портреты Троцкого и Дзержинского. – Садитесь, – сказала Галина, мельком подняв глаза на Артёма, – естественно, она что-то писала, – но, подняв глаза и тут же опустив, не сдержалась и снова посмотрела на него. Артём прошёл к её столу – табурет был тот же, он помнил, и, пока садился, успел заметить, что портрет Ленина остался на месте, под стеклом стола, а портрета Эйхманиса, который там тоже имелся, – уже не оказалось… “Или нет, – вдруг понял Артём. – Он на том же месте, просто Галина его перевернула… чтоб не видеть!” – Вернулся наконец, Горяинов, – сказала Галина и быстро, как-то даже деловито облизала губы. – Тебя тут наши бумаги дожидаются уже который день. О добровольной помощи Информационно-следственному отделу, которую ты обязуешься оказывать. Она была без формы – в рубашке с закатанными рукавами, две верхних пуговицы расстёгнуты, шея коротковата, но лицо красивое, чуть вспотевшее, кожа смуглая, глаза широко расставлены, взгляд внимательный и чуть злой, мочки ушей проколоты, но серёжек нет, скулы крепкие, зубы белые, губы обкусаны, как у подростка, и шелушатся. “Влип? – почти спокойно подумал Артём. – Или нет?” – Гражданин Эйхманис направил меня с поручением, – ответил Артём и полез в карман за командировочными бумагами… – Я тебя не спрашиваю, Горяинов, кто тебя и куда отправил, – перебила его Галина; едва видная капелька слюны слетела с её губ и попала на бумаги, разложенные перед ней. – Речь идёт о том, что ты многократно нарушил дисциплину и порядок, отбывая срок в Соловецком лагере особого назначения, за что должен быть немедленно наказан. Твоя келья теперь – карцер, ясно тебе? – голос её звенел и высился. “…Влип-влип-влип-влип…” – отстукивало в голове у Артёма. – Я пытаюсь объяснить, – хрипло начал он, – что бывший десятник Сорокин попытался препятствовать исполнению приказа товарища Эйхманиса… – Гражданина! – перебила его бешеная женщина. – Гражданина Эйхманиса! Тебе он не товарищ, тебе не объяснили ещё? Мало просидел? Может быть, тебе удвоить срок? Хотя ты и свой в карцере не досидишь! Галина даже встала из-за стола, она неотрывно смотрела на Артёма, пытаясь прожечь его насквозь, убить немедля, сейчас же – будто бы именно Артём являлся отвратительным сгустком всего того, что она ненавидела и чему яростно желала смерти. Артём это чувствовал, и ему становилось всё страшней. “…Господи, отпусти меня, – лихорадочно думал он. – К блатным, к Ксиве, к Жабре, куда угодно…” – Гражданин Эйхманис назначил меня, – почти выкрикнул Артём, и тут же забыл, или ещё не придумал впопыхах слово, которое должно было обозначить смысл его назначения, – назначил своим ординарцем! И я должен выполнить его приказ! “…Что я несу, Боже мой… – кричало всё внутри, – меня же убьют за всё это!” И оба они, кажется, кричали: он – голосом ребёнка, заслонившего лицо рукой от ужаса, она – голосом покинутой и обиженной женщины, требующей, чтоб ей немедленно доказали, что она – любима, нужна, что без неё мир пуст, а с ней… – Кем? Кем, ты сказал? Повтори! – требовала она, готовая захохотать, и, обойдя стол, подошла к Артёму в упор, словно собираясь вцепиться ему в лицо. На ней была тугая юбка. Она встала перед Артёмом и оперлась задом о свой стол. – Ординарцем, – упрямо и громко повторил Артём, глядя на эту юбку. – Как вы смеете меня задерживать? В голове его, совсем ему непонятная, появилась откуда-то извне фраза: “Она так нарочно”. “Она нарочно так, – думал кто-то вместо напуганного и леденеющего Артёма. – Она нарочно так. Она нарочно так. Ты должен угадать. Ты должен угадать. Иначе она уйдёт, сядет за стол – и тогда всё…” Не отдавая себе отчёта, он, так и сидевший на табурете, вдруг чуть наклонился, взял её за ногу и влез, влез, влез этой своей рехнувшейся рукой ей в тугую юбку – насколько смог, – а смог только до колена, – но это уже было… это уже было кошмаром, расстрелом, червивой ямой. “Угадал? – вопил какой-то бес внутри Артёма. – Что, угадал?!” – Ах ты тварь! – сказала Галина внятно и, как показалось, совсем бесстрастно. Но Артём уже вставал, комната качнулась, застыла как-то боком… откуда-то – он увидел это мельком, словно выпал из разверзнувшегося неба и полетел вместе со всей этой комнатой на огромной скорости, – появились её тонкие, обкусанные губы и потная щека, – и он в эти губы вцепился, пытаясь спастись и не разбиться вдребезги. Тут же почувствовал, как она одной рукой взяла его за гимнастёрку, собрав ткань в кулак, а другой за шею – очень больно вколов в его кожу даже не ногти, а когти: тварь, тварь, ты тварь! – вот что вопила её рука. …Взбесившийся, тонкий, змеиный язык её был у него во рту, и сопротивлялся там, и бился, как ошпаренный… “Чай только что пила, с сахаром”, – подумал кто-то вместо Артёма, потерявшего рассудок. Вырвав когти из его шеи, она столь же резко поискала что-то в паху у него, никак не умея найти. – Да расстегни ты это всё, где там у тебя… – велела бешеным шёпотом. * * * Эти болотные сапоги – они были так неуместны: он спускался вниз с третьего этажа по лестнице на негнущихся ногах. Ноги дрожали. “Болотные сапоги, потому что ты – в болоте”, – приплыла к нему первая мысль, и он её нёс, и она покачивалась в его мозгу, как палый лист на воде. |