Онлайн книга «Держатель Знака»
— Да ты, Алешка, ничего не понимаешь, — дергая корнета, чтобы он сел, возмутился облитый сосед. — Он ничего не понимает в интегралах?! — бросился на защиту Quel-Кошмара вихрастый вольноопределяющийся, состояние которого, очевидно, позволило ему выделить из всего прозвучавшего только «не понимаешь» и «интеграл». — Да мы учились вместе — у него всегда пять по математике было! — Это свинство, Ржевский, Блока читал весь интеллигентный Петербург, а ты берешь на себя смелость утверждать, что, видите ли, плохо! — Да Рукавишникова читать надо, Рукавишникова!! Или вот, тоже хорошо: «Влачились змеи по уступам, Угрюмый рос чертополох! — заорал розовощекий вольноопределяющийся Иванов, отбивая такт стаканом по столу. — И над красивым! женским! трупом! Рыдал! безумный! ск-скоморох!» — Черт, да отдай ты мой стакан! — Да погоди ты… Вот еще… «О кот, блуждающий по крыше! Твои м-мечты во мне поют!» Рукавишникова читать надо, а не Блока!! — Нет, господа, если принимать тезис о нравственной ответственности искусства, то Блок… — ГОСПОДА, А КАК ЖЕ «ДВЕНАДЦАТЬ»?!! — Да он просто кровавая сволочь! — Как Вы смели это сказать, Орлов?! — Господа, поэт имеет право… — Черт возьми, Гнедич, что вы себе позволяете?! — От этого недалеко до большевизма!! — Я не в Вас швырял, черт возьми! Так это меня — в симпатиях к большевизму!?! — Да!!! — Мне плевать, что не в меня. Это — оскорбление действием, Вы мне ответите!! — Поэт нейтрален!! — Рукавишникова! — Это нейтральность?! В Святую Русь — пулей — нейтральность?! — Да пусти же! — Пр-равильно!! — …Традиции российского гуманизма… — …Да — подлость! Подлость! — …Рукавишникова! — Я ему покажу столы опрокидывать! — Пусти!! — Слушай, Ржевский, а ну их к черту! — Господи, хорошо-то как, — привалившись к дверному косяку, произнес Сережа, глубоко вдыхая морозный ночной воздух. — Ты только взгляни, Чернецкой! — Снег скрипит… — Женя пробежал несколько шагов по двору и, качнувшись, остановился, схватясь рукой за ворота. — Скрипит и сверкает… сам… изнутри… — Сейчас бы на лыжи… Далеко-далеко… в леса финских колдунов. — Сережа слетел с крыльца и, не добежав до Жени, споткнулся и с размаху со снежными брызгами въехал рукой и коленом в снег. — А он пушистый как пух! Пуховая постель! — Вставай! — Не хочу! Я хочу… спать на зимней постели! — Сережа упал спиной в пушистый сверкающий снег — лицом в ослепительно черное, усыпанное плывущими звездами небо. — Господи, Господи Боже мой… Женька… Женька… какие звезды! Стоя — не видно, надо — так… — А это мысль! — Женя, раскинув в стороны руки, упал рядом с Сережей в снег и звонко, счастливо засмеялся. — Больше ничего не надо — снег и небо… Эта чернота — сияет… Черный огонь, в котором плавают звезды… Сережка, я лечу… — J'ai tendu des cordes de clocher a clocher, des guirlandes de fenidxe a feniktre, des chaones d'or d'utoile a utoile, et je danse [34] … А все-таки скотина Вы, подпоручик. — Чем, собственно, обязан? — А где Вы были раньше? Мне не хватало Вас… как самого себя. Всегда не хватало. — А почему — я? Почему я должен был Вас разыскивать? Почему Вы меня сами не изволили обнаружить за восемнадцать лет? — Это где это, позвольте поинтересоваться, я должен был Вас обнаруживать? — Первопрестольная не так велика. А я, так же, кстати, как и Вы, прожил в ней большую часть жизни. Во всяком случае — до девяти лет и с тринадцати — до революции. — То-то и оно! А где вы, подпоручик, околачивались с девяти до тринадцати? Извольте объясниться! — А нигде, — в Женином смехе прозвучала горечь. — Ржевский, самое смешное в том, что с девяти до тринадцати меня нигде не было. — Слушай, а чего они там так шумят? — Не знаю. Надо спросить — вон кто-то вышел. А что, собственно, за бедлам? — Чернецкой?! — Вышедший из ресторана Ларионов с гневным изумлением воззрился на Женю. — Это Вы спрашиваете, что за бедлам? — Ну да, очень шумно. — Ну знаете… Мало того, что вы это заварили, а теперь черт знает в каком положении… — А какова нынче Кассиопея… — созерцательно произнес Женя и с предупредительной любезностью прибавил: — Хотите посмотреть? — Черт знает что!! — Ларионов хлопнул дверью. — Решительно не понимаю, чем он остался недоволен. — Кто ж их знает… И вообще мне надоело: шумят, ходят… Что за безобразие? — Где бы найти такое место, чтоб там никто не ходил? — На крыше!! — Сережа вскочил на ноги. — Чернецкой, полезли! Ставлю что угодно, что там мимо нас никто не будет ходить! — Великолепно, полезли скорее! — А чердак не заперт? — Что мы, замок не собьем, что ли? — Мать их… Слушай, а я не помню — в этой крыше вообще были чердачные окна? Как в банке с чернилами… — Должны быть… Погоди… ага! — вон отсвечивает, я вижу… — Вытянув вперед руку, Женя осторожными, но быстрыми шагами приблизился к слабо мерцавшему в почти непроницаемой темноте чердака оконцу. — Осторожно, эти стропила, ох, явно дубовые. — Высоко? — Нет, я подтянусь… Ах ты, сволочь, заколочена!.. Есть! — Отшвырнув отодранную раму, Женя протиснулся через узкий проем и вылез на крышу. — Покой и воля! Ты был прав — ни одной двуногой сволочи с Блоком или без оного. — А как насчет четвероногой? Твою мать! — Чуть не поскользнувшись на обледенелой черепице, Сережа уцепился за дощатую крышу чердачного окна и, поднявшись, уселся верхом на коньке и, привалясь спиной к кирпичной трубе, скрестил руки. — Лезь сюда. — Четвероногая не умеет разговаривать, во всяком случае — о Блоке. — Женя, обогнув Сережу, влез на трубу и непринужденно, словно располагаясь в кресле, положил ногу на ногу. — Слезь с трубы — ты похож на Гоголевского черта. — Воображаешь, ты — на лермонтовского Демона? Тоже мне — Чайльд Гарольд. Кстати, о демонах — какое средневековое сочинение было самым известным? — «Malleus maleficarum» [35] , — с достоинством и без запинки ответил Сережа, глядя на темнеющий вдали сосновый лес. — «Похвала глупости» Эразма Роттердамского была адресована Томасу Мору. |