Онлайн книга «Школа добродетели»
— Влюбиться? — Нет, не влюбиться. Это как раз мелко. — Но чтобы нырять поглубже, разве не нужно сначала научиться входить там, где мелко? — Вовсе не обязательно. Но может быть, я мелю чушь. Я хочу сказать, что мне не нужны обычные отношения — близкая дружба или связи, обычно называемые любовью. Может, мне само слово не нравится, как и слово «Бог». Оно стало таким… — Затертым? — Вульгарным. Опошлилось. — Если любовь не может быть самоцелью, то ты не сможешь понять, где надо «нырять». Это опасно, Стюарт. Мне нравится твоя мысль относительно Божьего раба — да-да, я знаю, ты не его имеешь в виду, — но это глубокое место, это океан. Он вздымается и порождает сам себя, он плывет и бурлит в себе и в себя, взаимопроникающий, свет внутри света и свет над светом, разбухание внутрь, затопление себя самого. Каждая часть вливается во все остальные части, пока он не закипит и не выйдет из берегов. — И что это такое, секс? Бессознательное? — Так описал Бога один христианский мистик. — Он, наверное, был еретик. — Да. Все лучшие — еретики. Есть княжества и державы, падшие ангелы, боги-животные, распоясавшиеся духи, бродящие в пустоте, и все это нужно принимать в расчет. Апостол Павел это знал. Он был первым еретиком. — Томас, пожалуйста, прекратите шутить. Я против падших ангелов, я против драм и тайн, против поисков учителей, отцов и… — Отцов? — Я хочу сказать, что у меня совершенно заурядный порядочный отец, и я не считаю это каким-то особым символом. — Если уж мы заговорили об отцах, что ты скажешь о матерях? Как насчет твоей матери? Стюарт слегка покраснел. Вид у него стал чуть не раздраженный. — Вы хотите объяснить меня через мою мать? — Ничего такого я не собираюсь делать. Я лишь хочу знать, что ты скажешь о ней. — Не понимаю, почему я должен что-то говорить. Я не ваш пациент. К тому же я не знал моей матери. — Ты думаешь о ней? Она тебе снится? — Иногда. Но это совершенно не по вашей части, и мне бы не хотелось, чтобы вы касались этой темы. — Хорошо, не буду. Наступило молчание. Томас подумал, что Стюарт сейчас встанет и уйдет. «Смогу ли я его остановить? Хочу ли?» Он опустил взгляд, поправил на столе ручки и пресс-папье, и на его лице появилась кошачья маска кроткой и отстраненной погруженности в себя. Стюарт посмотрел на Томаса и улыбнулся едва заметной улыбкой. Он поднялся с места, но снова сел и сказал: — С моей стороны было бы неблагодарностью после этого разговора, когда вы вызывали меня на откровенность, не задать вам вопрос: вы хотите сказать мне что-то особенное? — То есть посоветовать? Мне казалось, я тебе уже надавал советов… — Вы, как сами признались, меня провоцировали, потому что хотели узнать, что я скажу! Давайте же, Томас! Вы задумались. — Конечно, я о многом думаю, но я не вижу смысла на этом этапе выкладывать свои мысли. Может, позднее. Я еще сомневаюсь. Ты слишком поглощен самим собой. — Вы хотите сказать, что я тщеславен? — Нет, ты убедителен, красноречив, полон жизни. У тебя, похоже, две цели. Одна — быть невинным и самодостаточным, другая — помогать людям. И я думаю, не вступят ли эти цели в конфликт? — Может быть. Стюарт встал и вернулся на прежнее место у окна, потом посмотрел на часы. — И еще: в тебе есть больше, что ты осознаешь. Ты не хозяин себе. Скажем так: твой враг сильнее и изобретательнее, чем ты себе представляешь. — Опять ваша мифология, как вы любите такие картинки! Вы считаете, что я должен отправиться в ад и вернуться. Вы хотите, чтобы я пал и получил урок через грех и страдание! Томас рассмеялся. — Ты хочешь быть старшим братом блудного сына — тем типом, который никуда не уходил! — Именно… Только он рассердился, когда его брат получил прощение. — А ты сердиться не будешь. «Пора это прекращать, — подумал Томас. — Мы устали и оба неплохо постарались, если учесть, как далеко мы могли зайти. А тут еще опасная тема. Лучше пока оставить все как есть. Но начало у нас сложилось». Он поднялся на ноги. — Мне пора идти, — сказал Стюарт. Томас решил не спрашивать, куда он собрался, что будет делать, как намерен провести вечер. Его уже одолевало любопытство, касающееся любых дел юноши и образа его жизни. — Стюарт, — произнес Томас, — спасибо, что пришел. Мне было приятно говорить с тобой. Надеюсь, ты придешь еще, когда сочтешь нужным, и мы продолжим наш разговор. — Нет, не думаю, что мы когда-нибудь еще будем говорить вот так. Если болтать, можно сглазить. Спасибо, вы помогли мне прояснить кое-какие вещи. Передайте, пожалуйста, Мередиту, что я жду его в субботу около десяти в обычном месте. Томас открыл дверь, и Стюарт направился к ней, но снова закрыл ее и повернулся к Томасу. — Я знаю, вы спрашивали меня о Христе, а я не ответил должным образом. — Разве он не один из твоих знаков или убежищ? Один из тех вечных объектов, которые, по твоим словам, находятся повсюду? — Да… Но еще я… я не могу принять идею воскресения — она уничтожает все, что было до этого. — Кажется, я понимаю, — проговорил Томас. — Мне приходится думать о нем на особый манер. Не о воскресшем, а о потерянном, разочарованном… Кто знает, о чем он думал. Он поневоле стал символом чистого злосчастья, окончательной утраты, невинных страданий, бесполезных страданий. Всех этих глубоких, ужасных и непоправимых вещей, какие случаются с людьми. — Да — Есть еще одна вещь, о которой я думаю в этой связи, особенная вещь. Может, это звучит странно или кажется притянутым за уши… Лицо Стюарта неожиданно вспыхнуло. — Что? Продолжай. — Мне сказал об этом один парень в колледже. Он посетил Освенцим, концентрационный лагерь, вы знаете, там сейчас что-то вроде музея. И он сказал, что самое ужасное, что он там видел, — это девичьи косы. — Косы? — Нацисты в этих лагерях, по крайней мере в некоторых, все утилизировали, как на фабрике… — Например, делали абажуры из человеческой кожи. — Да… И они срезали человеческие волосы, чтобы их использовать… Наверное, чтобы готовить парики… Там была такая экспозиция… — Стюарт помолчал, и Томасу показалось, что он вот-вот разрыдается. — Огромная гора человеческих волос, а в ней — длинные косы, девичьи косы, аккуратно заплетенные. И я подумал… что было утро… когда какая-то девушка проснулась… заплела косу… так аккуратно заплела… и… |