Онлайн книга «Проклятый город»
|
А вот усыпавшие лицо веснушки, вздернутый нос и удивленно вскинутые брови — это да! Желательно бы, конечно, чтобы светлые, особенно по контрасту с загорелым лицом, волосы смахивали на густую золотистую гриву и доходили по крайней мере до пупа. Но, если разобраться, каре было значительно практичнее, а представить Эвридику с высокой прической или с косами до пят он был просто не в состоянии. Юрий Афанасьевич усмехнулся, вспомнив изреченную как-то Сан Ванычем сентенцию, что красота — понятие относительное и в любом лице — даже самом неказистом — есть отсвет божественного образа, отражением коего мы являемся. Надобно только суметь разглядеть его. «И ты уже никогда не сможешь нажать на гашетку», — ввернул тогда Радов и удивился тому, как опечалила старика его невинная шутка. Раскинулось море широко, И волны бушуют вдали… Товарищ, мы едем далеко, Подальше от нашей земли… — донесся до кормы голос Тертого, и Радов с неудовольствием понял: ребята пронесли на яхту не только гитару, но и спирт. Эвридика снова дернула Юрия Афанасьевича за рукав, и, вглядываясь в ее лицо, он почувствовал неприятный холодок в груди, сообразив, что она напоминает ему давным-давно и напрочь, казалось бы, забытую девчонку из поселка Новая Лахта. Прожив вместе полгода, они рассорились и разбежались, а потом он узнал через общих знакомых, что Ксюха спилась и замерзла в какую-то особенно несчастливую и холодную зиму. — Так что же такое «бремя воды»? И почему ты не спросишь, что мне снилось? — Когда? — После охоты на змееглава. И спала-то всего час-полтора, а чего только со мной не случилось! Меня похитил и утащил в подводную пещеру кракен. Причем похитил с самыми гнусными намерениями! — оживленно начала рассказывать Эвридика. — Я оседлала акулу и мчусь на ней куда-то. То есть вроде как управляю ею, но стоит зазеваться, и она разорвет меня на клочки. А потом снилось, что я плыву на скутере, высоко-высоко над затонувшим Санкт-Петербургом, таким мы видели его с дирижабля, на обзорной экскурсии, а со дна поднимаются жуткие твари: сплошные щупальца, клешни, когти, зубы — и стонут, и хохочут, и облизываются, так им хочется полакомиться моим мясцом. И тут турбина глохнет… — Лучше страшные сны, чем кошмарная действительность, — проворчал Радов. — А как жить, если и то, и другое вместе? Это же просто невыносимо! — с дрожью в голосе пожаловалась молодая женщина. — Я проснулась, а тебя все нет и нет! — Теперь я тут, и все будет отлично, — заверил ее Радов, искренне желая, чтобы так оно и сталось. — А эти, из МЦИМа, не могут выследить нас через своих экстрасенсов? — Нет. Морской корпус снабжает своих сотрудников и курсантов табельными охранными амулетами. Смотри, как небо потемнело! Чую, быть большому дождю. — Ты возьмешь меня с собой на Большой Барьерный риф? — невпопад спросила Эвридика. — Нет, — сказал Юрий Афанасьевич и, почувствовав, как она внутренне напряглась, пояснил: — После потопления «Голубого бриза» глупо соваться на Большой Барьерный. Во всяком случае, в обозримом будущем. Но есть на этом шарике еще пара-тройка мест, где я хотел бы побывать и где найдется работа для опытного шаркмена. В Стокгольме у тебя будет время подумать, захочешь ли ты ко мне присоединиться. — Захочу, — промурлыкала Эвридика, а Радов подумал, что изготовить фальшивые документы будет не просто и не дешево. Но, как гласит старинная русская пословица: были бы кости целы, а мясо нарастет. Для ребят, убравшихся наконец с палубы, все еще может обернуться к лучшему. Сыч станет, как он выражается, «компбоем»; Битый — телохранителем или вышибалой, а Травленый заделается штатным предсказателем в какой-нибудь фирмочке. Оторва, если повезет, будет дурачить почтенную публику своими телекинетическими фокусами, а Генка с Вороной продолжат карьеру наемников. Вопрос только, как быть с Сан Ванычем… О себе он не беспокоился. Россия — не самое худшее, но и далеко не лучшее место в этом чавкающем, икающем, блюющем, спаривающемся и активно испражняющемся мире, и всякий раз, покидая ее без радости, но и без сожалений, он не рассчитывал вернуться и все же возвращался. И, если бы не сознание того, что он оставил Гвоздя в руках полицейских, Юрий Афанасьевич считал бы, что на сей раз покидает родину с барышом. Но тут уж он действительно ничего не мог сделать — не штурмовать же ему с ребятами городскую тюрьму… — Ты все еще думаешь, как бы посильней насолить мцимовцам? Неужели тебе мало «Голубого бриза»? — спросила Эвридика, заметив набежавшую на лицо Радова тень. — Мои счеты с МЦИМом закончены, — успокаивающе сказал Юрий Афанасьевич, отметив про себя, что Рика третий раз спрашивает его о МЦИМе и, стало быть, тревога все еще грызет ее. — Если даже Сыч сумеет влезть в файлы твоего бывшего мужа, я не собираюсь предавать огласке информацию, порочащую это богопротивное заведение. Я не Арколь. — Кто-кто? — Арколь. Один из парижских мостов называется «pont d'Arcol»… — Точно! Напротив Notre Dame! — оживленно воскликнула Эвридика. — А что ты делал в Париже? — Оказался там проездом и глазел на местные достопримечательности, — с ухмылкой ответил Радов. — Так вот, не помню, кто этот мост атаковал, а кто защищал, во время многочисленных парижских усобиц, но факт тот, что подступы к нему находились под перекрестным огнем. Узкую площадь перед мостом усеяли трупы. Знаменосец был убит, войско колебалось. И вдруг юноша с горящими глазами и развевающимися волосами подхватил упавшее знамя и, размахивая саблей, крикнул: «Мое имя Арколь! За мной! Ура!» Он бросился на мост и, понятное дело, был убит. Но пример его увлек атакующих, и они, ринувшись вперед, захватили мост. Теперь он носит имя этого юноши, о котором никто ничего не знает… — Да-да, я тоже слышала эту историю! Мужественный поступок! — Вспышка решимости опьяненного жаждой славы юнца, который перед смертью не забывает выкрикнуть свое имя, — хмуро изрек Юрий Афанасьевич. — Но я лично следовать его примеру не намерен. И тебе не советую. Даже если у нас появится возможность шантажировать мцимовцев — ради восстановления, например, твоего доброго имени — лучше нам этого не делать. — Мы не будем этого делать! — радостно сказала Эвридика, чутко выделив из сказанного Четырехпалым два самых важных для нее в данный момент слова: «нас» и «мы». — Только бы они нас оставили в покое. — После того, как поищут и не найдут, придется оставить, — сказал Радов. — Слышишь? Кажется, тебя зовет отец. Эвридика крепко стиснула его пальцы и умчалась к Стивену Вайдегрену. Юрий Афанасьевич подумал, что надо бы сходить, проверить, как там ребята устроились на ночлег, но вместо этого крепче вцепился в леер, не в силах отвести глаз от парящих над кильватерной струей чаек. На фоне быстро темневшего на юго-востоке неба они казались ослепительно белыми, а пронзительные крики их звучали почти по-человечьи. |