Онлайн книга «Солдаты Омеги»
— Движемся до обеда, потом останавливаемся, — напомнил Глыба, — привал. По опыту, капитан: на первом привале ни еды нормальной не будет, ничего. Окажется, что соль забыли или масло. Или котел. Придется в ближайшей деревне забирать… — Припасы приказано пополнять в деревнях. — Эвона как… Значит, грабежом займемся. Сначала мужчин на службу угнали, теперь последнюю еду отнимем. Ох, капитан, не знаю, о чем думает командование, а только оставляем мы за спиной гадюшник. Нас так ненавидеть и проклинать будут, как никто еще никого не проклинал. — Сейчас — да. А потом, когда война закончится и порядок установится… — Порядок? Эх, капитан… Знаешь, какое сообщение сегодня по радио передали? По всем деревням, по всем гарнизонам? Чтобы, значит, девки солдат Омеги привечали. А если ребенок случится — мамочке после войны мешок муки кукурузной и всякие блага. Вот как ты думаешь, бабы рады? Пляшут и танцуют, наряжаются, моются? Думаешь, их «потом» твое волнует? Лекс не нашелся, что ответить. Встрял Барракуда. Этого, похоже, вопросы субординации не волновали вовсе: — Волнует, не волнует, а я бы девочку потискал. Как у тебя с женским полом, капитан? — Как? Бабы — потребность организма. Есть — хорошо, нет — тоже неплохо. Барракуда приоткрыл редкозубый рот и уставился на Лекса, как на диковину. Крякнул Глыба. Танкер пер по дороге, в кабине трясло, и ревел двигатель, набирая обороты. — М-да, капитан… — Глыба поскреб подбородок. — Вот что значит военный человек. Никакой семьи, кроме Омеги, никаких интересов, кроме Омеги. Хорошо я на тебя не похож, а то бы со своим танкером спал. Или вон с Барракудой. У братишки твоего, Артура, что ли, ну, ефрейтором еще был, семья же. Говорили, ушел он из наемников, ферму держит… — Держит, — Лекс вспомнил отчаяние на лице побратима, — дочка у него… — И мобилизовали? — Лично мобилизовал. В наших рядах Артур больше пользы принесет семье. Его дочь должна взрослеть в обновленном мире. По рациям переговаривались водители танкеров и грузовиков, перекликались взводные. Лекс представил, как тянется к Москве цепь техники, как разбегается в панике мелкая шушера. Нет, он не мечтал о новом мире, это были только слова. Он хотел жить так, чтобы больше не погибали друзья. А новый мир, справедливый мир закона, Лекс представить себе не мог. Когда он думал об этом, перед внутренним взором вставали казармы Цитадели Омега. * * * С высоты полета авиетки, если бы нашлись желающие посмотреть, продвижение войск Омеги выглядело бы величественно. Вероятно, сперва несуществующий наблюдатель удивился бы: из всех гарнизонов, разбросанных от Донной пустыни до Кавказа, от Кавказа до Москвы, уезжали грузовики и танкеры. Это началось по команде, на рассвете. По пыльным дорогам Пустоши, поднимая клубы пыли, ползли сотни единиц боевой техники: на север, на восток и на запад, навстречу друг другу и вперед, к Москве. Разрозненные колонны должны были объединиться позже и создать несколько фронтов, чтобы нанести решающий удар. В полдень, повинуясь сигналу, полученному из Цитадели Омега, войска остановились на привал в заранее намеченных местах. Если бы наблюдатель все же был, он присвистнул бы удивленно: над всей Пустошью поднялись дымки́ полевых кухонь. И еще наблюдатель отметил бы: кетчеры, шайки наркоманов, мелкие кочевья мутантов разбегались и прятались кто куда, испуганные внезапно начавшейся кампанией. Но наблюдателя не было. И для большинства жителей Пустоши масштаб событий оставался неясен. * * * Когда солнце взобралось в зенит, обе роты — капитана Лекса и капитана Тойво — подъехали к деревне. Это было селение на берегу небольшого озера, местные выращивали кукурузу и ловили рыбу, пока оно не пересыхало. Жили здесь небогато, спокойно: гарнизон находился недалеко, и жители могли не бояться кетчеров. Мужчин, способных держать в руках оружие, уже мобилизовали, остались женщины, подростки, старики и калеки. Лекс готовился к тяжелому разговору, к слезам и крикам, но ворота распахнулись, и навстречу высыпали улыбающиеся, довольные люди. Техника остановилась. Лекс вылез на броню танкера и услышал: девушки пели. Они приветствовали героев, идущих в бой. Деревня выросла, как и многие селения Пустоши, на месте древних развалин и свалки. Поэтому стены ее были сооружены из листов жести, автомобильных дверей, покрышек, а по верху шла колючая проволока. Снаружи к стене лепились сараи — кузовы грузовиков и остатки самоходов. За кособокими, но крепкими воротами располагались жилые дома (были и каменные), склады. Кукурузное поле также обнесли стеной, и по четырем его углам высились дозорные башни — ржавые, в пятнах облупившейся краски. И над всем этим тянулась, лилась протяжная песня — с однообразной мелодией, почти без смысла. К танкеру Лекса приблизилась древняя старуха — обычно люди Пустоши не доживают до такого возраста. Она, наверное, уже прабабка, и правнуки взрослые… Старуху Лекс смутно помнил: вроде бы она приходилась старосте мамой. Бабка шаркала, руки ее, держащие буханку хлеба на полотенце, мелко дрожали. Следом за матриархом выступали две юницы, чистые и красивые, нарядившиеся в просторные линялые платья. Груди девушек соблазнительно колыхались под тонкой материей. Старуха попробовала поклониться и чуть не уронила хлеб. Девушки поддержали ее под локти. — Сынки, — дребезжащим слезливым голосом завела она, — приехали, родимые! Хлеб-соль вам, солдатики! Заходите, отдохните с дорожки! Рядом с Лексом возник Глыба, от лейтенанта несло по́том — танкер нагрелся на солнце. — Вот те на, — протянул Лекс, — сейчас еще девок предложит… — Заходите, сынки, — с маразматической настойчивостью повторила бабка, — не обижайте слабых женщин… Лекс обернулся к своей роте: народ выбрался из грузовиков и танкеров поглазеть на представление. По плану привал должен был продлиться не более двух часов, но рядовые представления не имели о такой единице времени, а объяснять им Лекс не стал, объявил только, что остановка «ненадолго». — Рота! — рявкнул он. — Привал! Отпускать солдат в деревню капитан не рискнул: рядовых потом оттуда не выгонишь. Поэтому приглашение бабки приняли только сам Лекс, второй ротный, лейтенант Глыба, другие офицеры и примкнувший к ним Барракуда. Кусаку выволокли на воздух и положили в тени танкера. Глыба клялся, что больше рядовому ни капли самогона не даст. Под навесом на площади накрыли столы — разнокалиберные, стащенные изо всех домов. Тут были и рыба, и традиционные вяленые ящерицы, и лепешки из кукурузной муки, и даже пиво. Лекс украдкой показал Барракуде кулак. Собрались все жители, оставшиеся в деревне: в основном бабы и дети, несколько стариков, крепкий мужик с изуродованной правой кистью — ее будто прожевали, но откусить не смогли, и теперь пальцы не сгибались. Подростки глазели на омеговцев, открыв рты, и отчаянно завидовали их кожаным черным костюмам с нашивками, коротким стрижкам, чисто выбритым лицам. Для этих детей Пустоши офицеры были высшими существами. |