Онлайн книга «Дело победившей обезьяны»
— Общечеловеческие интересы – это не только интересы человечества, но и интересы каждого отдельного человека. В этом их ценность. — Но ведь “каждый” – это тоже абстракция. Именно на уровне “каждых” различия в интересах особенно бьют в глаза. Вам не кажется, что одних “каждых” вы группируете в человечество, а других “каждых” выводите из него? Как если бы они, в силу своих отличий от тех “каждых”, которые вам нравятся и с которыми вы единодушны, вовсе к человечеству не принадлежат и даже как бы не существуют? Грубо говоря, например, те, кто разделяет подчас действительно грязные интересы одного государства, для вас – не человечество, а те, кто разделяет интересы другого государства, подчас столь же грязные, — уже человечество, причем – все человечество? — Вы для этой болтовни, извините, оторвали меня от друзей? — помедлив, спросил Хаджипавлов. — Но у нас же, извините, не допрос, а вольная беседа. Мне действительно интересно. — Я не буду отвечать на вопросы не по существу. Я слишком ценю свое время. — Ну хорошо. — Богдан поправил очки. — На встрече с ведущими писателями мосыковских конфессий градоначальник Ковбаса прямо просил не касаться Крякутного. Насколько я помню его слова, он призвал писателей не участвовать в раздувании идейной шумихи вокруг судьбы ученого, и без того не сладкой, и не осложнять ему жизнь. — Это было лицемерно замаскированное под доброту и человеколюбие беспрецедентное вторжение властей в свободу творчества. — Но ведь речь действительно шла об интересах отдельного человека, Крякутного. О его дальнейшей судьбе, о его здоровье, о моральном климате вокруг… — Интересы личности выше интересов общества, но творческая свобода и стремление к справедливости выше интересов личности. — Иными словами, ваши личные интересы выше личных интересов кого бы то ни было еще? — Прекратите демагогию! — Хорошо. Простите. Я просто стараюсь понять. — Вы чиновник, наймит режима, и вам никогда этого не понять. Богдан вздохнул. “Плохих людей нет”, — старательно напомнил он себе. — Теперь вот какой вопрос: обращение Ковбасы как-то способствовало тому, что вы взялись за роман о Крякутном? — Думаю, оно послужило одной из побудительных причин. — То есть вы задумали роман сразу после встречи в управе? — Н-не помню. Возможно. Или через несколько дней. Впервые в голосе Хаджипавлова появилась нотка неуверенности. Недосказанности какой-то. — Но это же очень важно! В сущности, выяснить точно, когда первая мысль произведения осенила каждого из вас, значило бы выяснить, кто прав в вашем споре! — Да, вероятно. Но я не помню. Скорее всего, через несколько дней. А может, сразу… Не помню. — Скажите, Эдуард Романович… Обращение Ковбасы действительно сыграло такую роль? — Да, — решительно ответил Хаджипавлов. — Стерпеть подобный диктат невозможно. — То есть вам сразу захотелось об этом написать, но вы в тот момент еще не знали как? Хаджипавлов с отчетливым удивлением посмотрел Богдану в глаза. — Вы довольно точно сформулировали мое тогдашнее состояние, — нехотя признал он. — Когда же вы поняли, придумали, узнали, как именно вы его будете писать? Хаджипавлов облизнул губы. Нервно сцепил и расцепил пальцы. — Наверное, через несколько дней, — сказал он, но в речи его появилась некая торопливая невнятность. — Я очень напряженно думал… и сюжет сложился быстро. — Вы не отметили, когда были написаны первые строки? — Нет. — А вы, часом, не на компьютере пишете? — Писать на компьютере – удел графоманов, — гордо отчеканил Хаджипавлов. — Жаль… Тогда речь могла бы идти просто о компьютерном преступлении, о проникновении через сеть… Как вы думаете, каким образом преждерожденный Кацумаха ухитрился украсть у вас сюжет, да еще с такой точностью? К вам кто-либо вламывался в дом? Или вы кому-то рассказывали о своем замысле? — Представления не имею. Не вламывался и не рассказывал. Это ваше дело – разбираться, каким образом Кацумаха это сделал. — Но ведь пока вы не обратились в суд – мы лишены всякой возможности начать действительно в этом разбираться. — Я ни за что не обращусь в суд, потому что уверен: суд возьмет сторону Кацумахи, — Почему? — Потому что Кацумаха изобразил Крякутного так, как надо властям. Я же взял сторону человечества. — Ага. Понял… Теперь вот давайте о чем поговорим. Творческая кухня литератора – это, конечно, темный лес. Откуда мысли и образы берутся – для меня это, честно говоря, всегда было божественной тайной. Но постарайтесь мне по возможности объяснить, как приходили вам в голову детали, которых не было и не могло быть в прессе? То есть именно то, что и является, по сути, вашей духовной собственностью и над чем так надругался Кацумаха, взяв, по вашим же словам, все придуманные вами ходы и перевернув все с ног на голову? — Это… — Хаджипавлов запнулся и потом завершил очень гордо: – Это невозможно объяснить. — Ну, понятно… Может быть, какой-то случайно услышанный разговор вас натолкнул или нежданная встреча… Хаджипавлов несколько мгновений молчал, собираясь с мыслями, потом напряженно спросил: — К чему вы клоните? — Упаси Бог. Я просто спрашиваю. — Все, что художник в период творческих раздумий видит, слышит, чувствует, — все претворяется в дело. — Это-то понятно… Меня крайне интересует, что именно вы видели, слышали и чувствовали в ту пору… Главным образом – слышали. Хаджипавлов опять помедлил. — Я закурю, — чуть просительно произнес он. — А как хотите, — простодушно ответил Богдан. — Вы тут хозяин. Я, правда, думал, у вас в гостиных не курят, только в специально отведенных местах… — В исключительных случаях можно, — пробормотал Хаджипавлов, погрузив кончик прыгающей сигареты в огненный выплеск зажигалки; руки у него отчетливо дрожали. Он нервно затянулся несколько раз, потом спросил: – У нас ведь беседа, не так ли? — Истинно так. — В таком случае я позволю себе спросить: почему вас это интересует? — Да в том-то и дело! — широко улыбнулся Богдан. — Несколько мелких преступников, доходивших по делу о пиявках, до сих пор в розыске. И вы в своем романе упоминаете такие детали, которые могли узнать только с их слов. Вот я и интересуюсь: не общались ли вы с ними, и если да, то где и как? — Ч-черт, — с чувством проговорил Хаджипавлов после долгой, напряженной паузы. Сигарета трепетала в его пальцах, рассыпая в воздухе мелкие, частые дымные петельки. — Жена как в воду глядела… умоляла со всем этим не связываться… |