Книга Черная корона Иссеи, страница 16 – Александр Маслов

От дворцового сада они направились к храму Герма, не заметив, как увязался за ними тот же самый гном с густо заросшим волосами лицом, в шапочке надвинутой на брови.

Каррид Рэбб с Леосом вернулись в таверну где-то через час после ухода Астры и Изольды Рут. Прислуга, встретивший их у огромной, украшенной изображениями богинь двери, помнил наказ магистра и проводил гостей на третий этаж. Уже в анфиладе, рядом с входом в покои Изольды, Леос увидел идущую навстречу статную светловолосую даму и, застыв на месте, произнес:

– Мэги Верда…

Глейс удивилась сначала, потом ее щеки стали розовыми от улыбки, и она, остановившись в двух шагах против барда, спросила:

– Пришел за своей поющей раковиной? Неужели меня ты так долго искал, музыкант?

– Я не был в Иальсе. Я… – Леос хотел сказать что-то про Карбос, про летающий корабль, про Астру, но растерялся, оглянулся на дверь, у которой ждали Каррид и гном-прислуга. Сердце порывисто билось в груди.

– Или ты не слишком хотел меня видеть? – продолжила Верда, приблизившись еще на шаг. – Тот раз ты был много милее. Как твое имя? Я его уже успела забыть.

– Леос, – прошептал он, втягивая ноздрями аромат ее цветочных духов.

– Красивое имя. Подходящее музыканту, – мэги подала знак сутулому мужчине оставить коробку в конце коридора, шурша складками платья, извлекла откуда-то серебряную монету и бросила возвращавшемуся к лестнице носильщику. Когда он скрылся из виду, проговорила: – Пойдем, Леос, поможешь мне. Раковину сейчас не отдам. Но разве в этом дело? Ведь правда, при чем здесь раковина?

– К тому же она была расколота… как мое сердце, – бард поднял взгляд к ее блестящим льдинками глазам.

– К тому же столько времени прошло… А я думала, ты прибежишь в тот же вечер. Ты не появлялся много дней – я рассердилась и забросила ее куда-то. Идем, – Верда решительно увлекла его за собой.

– Господин Балдаморд! – он обернулся, спеша за госпожой Глейс, и пояснил Карриду: – Я вынужден отлучиться ненадолго. Вы располагайтесь пока там, дожидайтесь магистра, а я должен помочь здесь в одном деликатнейшем деле. Уж поймите, воля богов такая.

– Думаю, ни магистру, ни Светлейшей, такая помощь совсем не понравилась бы, – пробурчал анрасец, отдернув занавес и шагнув в покои Изольды, и тут же, высунувшись в коридор, громко добавил: – Надеюсь, господин Песнехарь, вашим богам не будет угодно оставить меня надолго одного? И сто раз подумаете, прежде чем сделать нечто глупое.

Леос уже не слышал наставлений друга. Он поднял тяжелую коробку, оставленную носильщиком, и двинулся за мэги Вердой. Ее волосы, искрящиеся золотой пылью, притягивали взгляд больше, чем самая невообразимая роскошь в «Залах Эдоса». Линии тела, проступавшие под мягкой синей тканью, манили так, что сердце пропускало удары, а воздух казался сладким и душным. «Рая Небесная, – думал бард, покрывшись мелкими каплями пота, – но, почему некоторые женщины имеют такую безумную власть надо мной?! Конечно это колдовство, суть которого мне не понять, как не понять, почему веселит вино или от чего обычные слова превращаются вдруг в стихи. Это колдовство, но я хочу его, даже если боги накажут меня страшным мучением. Я… только ненадолго загляну к ней, только еще раз посмотрю в ее льдисто-голубые глаза, послушаю, как звенит ее голос, и сразу вернусь».

Верда повернула ключ в бронзовой пасти пантеры и толкнула дверь, пропуская гостя вперед. В небольшом, но уютном зале было светло. Через широкие окна солнце косо падало на пушистый ковер, диван и стол с хрустальным подсвечником. Желтые розы, небрежно разбросанные возле фарфоровой вазы, наполняли воздух густым запахом.

– Сюда поставь, Леос, – мэги Глейс указала на край стола. – И открой ее. Я пока переоденусь.

Поставив коробку рядом с подсвечником, бард принялся распутывать бечевку, потом поддел крышку и потихоньку извлек громоздкий предмет, завернутый в плотную ткань. Несколько минут Леос поглядывал на занавес, за которым исчезла Верда, однако любопытство знать, что находилось в коробке, взяло верх: пальцы сами освободили таинственную вещь от покрова – рядом с подсвечником появилась странная конструкция из полупрозрачного диска на обсидиановой плитке и маленьких пирамидок с изображениями каких-то отвратительных нечеловеческих лиц.

– Храни меня Герм, – произнес бард с придыхом, отшатнувшись от взиравших с черного камня глаз.

– Страшно? – с усмешкой спросила госпожа Глейс, входя в комнату.

– Будто смотрит кто-то из угольной черноты. И еще звуки чудятся. Тревожная небожественная мелодия.

– Это мой инструмент, музыкант. Но заработает он только ночью. Хотя я не люблю заниматься этим, – мэги положила руку на обсидиан, поглаживая астральные знаки и рельеф безобразного лица. – Очень не люблю. Просто слишком нужно.

– А что ты любишь? – Леос покрыл ее ладонь своей, чувствуя прохладу и шелковистость кожи.

– Цветы. Однажды утром я вышла в сад. Там росло много лилий. Белых и свежих. На них алели маленькие капельки крови. Кровь вместо росы – это красиво.

– Чья же там была кровь?

– Какая разница. Не знаю чья. Я тогда была маленькой девочкой, мечтавшей постигнуть тайны волшебства, научиться пользоваться им с такой же легкостью, какой музыкант извлекает звук из флейты, – она повернулась и приблизилась, касаясь его груди своей, туго обтянутой тонкой хламидой. – А что любишь ты?

– Богинь. Вот таких, беспощадных в своей красоте. Богинь, голос которых – музыка серебра. Взгляд их – самый желанный, мучительный плен. И губы – пьянее вина, – он поначалу робко обнял ее, поцеловал, сдерживая рвущееся из груди дыхание.

Верда ответила, тесно прижавшись и лаская его золотистые локоны.

– Потише, бард, – она выгнулась в объятиях, опустив ресницы и чуть отвернувшись. – Знай – у меня есть любовник. Очень могущественный и ревнивый. Он скоро придет сюда.

– В споре за твою красоту выступлю против самого Крона!

– Он убьет тебя, если только что-то заподозрит.

– Я не боюсь, – прошептал бард, чувствуя, как тело и разум охватывает сладкий жар.

* * *

От фонтана, звеневшего высоко мириадами светлых брызг, Астра и Изольда свернули к площади, за которой начинались храмовые сады. На розовых плитах лежали острые тени кипарисов и колоннады, тянувшейся от храма Покровителя. Нищие на парапете были не так навязчивы, как утром: многие из них уже собрали достаточно подати и сидели здесь по привычке или какой-то странной привязанности к священному месту. Горожане благородного вида неторопливо двигались к вечерней службе, неся в мыслях свои тайные прошения.

– Дайте монетку, миленькие! Дайте! – причитал хромоногий попрошайка, серое лицо его скрывали волосы, похожие на сухую траву. – Ну, дайте же, свиньи бесстыжие! Мне хоть горло промочить!

– Ступай! Ступай, ить! – важный горожанин замахнулся на него, прогоняя с прохода. Тот отшатнулся, скривил отвратительную рожу и разразился ругательствами.