Онлайн книга «Лихое время. "Жизнь за Царя"»
|
Даниле Ивановичу хотелось плюнуть, но из уважения к былой славе Грановитой палаты не стал этого делать, вышел вон… У крыльца, где толпилась челядь, князь высмотрел своих холопов, пересчитал. Вроде все на месте. – Гриня! – крикнул князь, подзывая десятника, а когда тот подбежал, отдал приказ: – Пищали перезарядить, фитили вздуть! – Князь-батюшка, – почесал в косматой башке Гриня. – Если перезарядить, так пороха на един выстрел останется. Может, пущай старый остается? Не должон он отсыреть. Чего порох-то зря переводить? Если что, так отмашемся, не привыкать… – Перезаряжай! – повторил князь. Сказал вроде тихо, но так, что у Грини отпало желание спорить. Присмотрев, чтобы народ выполнил приказ, старшой подпалил фитиль и, обернувшись к хозяину, тихонько зашептал в ухо: – Князь-батюшка, ты скажи – с ляхами сцепиться придется? – Ишь ты… – оторопел Мезецкий. Подавив желание поставить на место холопа, спросил: – С чего это ты взял? – Так, известное дело, – пожал Гриня плечами. – Если бы супротив разбойников, так неча бы и перезаряжать, только порох зря переводить. Тати бы на оружных и не полезли. Знают, что из десяти-то – семь-восемь пищалей, всяко бы стрельнуло, хоть и с сырым порохом. А коли все десять нужны, так только против ляхов. Ну а еще… – замешкал холоп, залезая в волосы всей пятерней. – Пан полковник сам не свой из палат выскочил, а за ним – холопы его. По мордам видно – пакость какую сделать хотят… Ну а ты следом идешь, а морда перекошена. Вот тут я и подумал – неужто с ляхами? – Заробеешь? – спросил князь, ставя ногу в стремя. – Я-то? – горделиво усмехнулся Гриня, забираясь на своего коня. – Да я ж рядом с Пожарским дрался! – Вот и ладно… Посмотрим, чему тебя князь научил, – рассеянно проговорил Мезецкий, трогая коня. Гриня был не из наследственных холопов. Даниил Иванович после разгрома ополченцев пытался спасти кого мог. Объезжая горевший Китай-город, наткнулся на израненного парня и, пожалев молодца, отбил его у ляхов, которые хотели бросить тело в реку… Выздоровев, Гриня поставил крест под кабальной грамотой, уговорившись, что будет служить за кров, за харчи да одежу пять лет, как боевой холоп, а потом пойдет себе подобру-поздорову. А коли захочет остаться, будет служить еще пять лет, но за жалованье. Даниил Иванович не спрашивал парня, кто таков и откуда, но подозревал, что в прошлом он был если не служилым дворянином, то боевым холопом – уж очень ловко Гриня владел и саблей, и мушкетом. Не мудрствуя лукаво, поставил Гриню в десятники и пока еще не пожалел об этом. Как знать, если бы он привел своих людей в помощь Пожарскому, как бы все могло обернуться? Перебравшись по плавучему мосту через Москву-реку, князь удивился, что нет охраны. Может, польским мушкетерам, не отличавшимся дисциплиной, надоело стоять и тянуть трубки, забитые вонючей травой? Постояли и ушли в какой-нибудь уцелевший кабак? Отсутствие охраны у моста насторожило и десятника. Взглядом испросив у князя разрешения, холоп дал шенкеля коню и, резко вырвавшись вперед, проскакал полпоприща и так же резко завернул обратно. Встав поперек дороги так, чтобы загородить собой князя, Гриня сказал: – Данила Иванович, ляхи засаду удумали… На мосту через Неглинку конные стоят, с десяток. И, думается мне, – в Остушьевском тереме мушкетеры засели… Кровь ударила в голову князя Мезецкого – захотелось вытащить из ножен саблю, с которой дед ходил на Казань и на Астрахань, а отец рубил головы ливонцам, и ринуться в атаку. Уже нащупывая рукоятку, охолодел разумом, понимая, что ляхам это будет на руку… Помолчав с минуту, взял себя в руки. Уже спокойно, без дерганья, спросил: – А с чего ты взял, что засада? Чего дивного – ляхи на мосту стоят? Ну, пусть себе стоят. Их десять, да нас десять – пробьемся. А с теремом-то, что поблазнило? – От терема кошки побежали… – Кошки? – удивился князь. – Ты что, Гринька? Какие кошки? – В тереме, пока Остушьевы живы были, кошка жила, – начал объяснять Гриня. – Хозяев убили, а кошка осталась. Ну, потом, как водится, у нее потомство объявилось. За три года котят принесла – не счесть, а те – еще столько. Теперь в Остушьевском тереме, окромя кошек, никто не живет. Пытались вселяться, но даже погорельцы ночь переночуют, а наутро убегают. Говорят, лучше под открытым небом али в шалаше спать, чем в этом тереме. Мол, ночью хозяева ходят, плачут… Ляхи, они хозяину голову отрезали, хозяйку забили, а трех девок снасиловали, а потом животы им вспороли. Мальчонку Остушьева в печку живого кинули. Худое там место… А щас гляжу – кошки в разные стороны сиганули, будто их разогнал кто. А кто спугнет, коли наши в терем не лазят? Не верить холопу или, упаси боже, смеяться князь не стал – в засадах он и сам знал толк. Место выбрали толково – мимо не пройти. Из терема пальнут в спину, а с моста ударят всадники, прижмут к бревнам, там и добьют. Даниил Иванович задумался – а не уйти ли обратно, да не вернуться ли домой старым путем? Если вести коней в поводу, то авось как-нибудь дорогу через развалины одолеть можно. Бег, говорят, не красив, да здоров… Оглянувшись, князь понял, что возвращаться не стоит – сзади, на противоположной стороне реки, стояла кучка верховых (навскидку – сабель тридцать-сорок!), готовившаяся спуститься вниз, к мосту… – Мать их так… – выругался князь и приказал: – Спешиться! Отступать некуда, пробиваться вперед – лошади не вынесут седоков, а будут обузой. Стало быть, нужно сделать такое, чего не ждут, и сделать это быстро, пока верховые бредут по бревнам, уходящим под воду. Пока переправятся, то да се, время есть… – К терему бы выйти… задами, неприметно… – посмотрел князь на Гриню, и тот без слов понял хозяина. Десяток разделился. Трое осталось с лошадьми, а остальные, во главе с Гриней, спешились. Данила Иванович пошел с основной командой, препоручив себя Господу и толковому холопу… Старательно укрываясь за ветками уцелевших деревьев, удалось выйти к терему со стороны одичавшего огорода, поросшего хреном. Гринька, скинув кафтан, упал на пузо. Князь, осторожно выглядывая из укрытия, только похмыкивал, наблюдая, как ползет десятник – травиночка не покачнется, былиночка не шелохнется. «Точно, из служилых дворян…» – решил князь. Только служилые из Засечной черты да пешие казаки-пластуны, которых иногда нанимали на русскую службу, умели ползать так, что позавидует болотная гадюка! Зато в умении «скрадывать языка» – татарина, там, или ляха, этим мужикам не было равных! «А ведь, прохвост, новую рубаху с меня потребует. Скажет, старую-то на службе изодрал!» – подумал князь и сам же усмехнулся – ежели обойдется, прикажет для Гриньки три рубахи сшить! Ну а не обойдется, так и старая не нужна будет… Холоп между тем дополз до терема, заглянул в узенькое оконце первого яруса, просевшего до земли, обернулся, показав на пальцах – сюда, мол! Мезецкий, оставшись на месте (ну, негоже князю брюхом елозить…), глядел, как холопы, пусть и не так умело, как Гриня, но ловко, доползают до покосившегося сруба и расползаются в разные стороны, выбирая дырки. Когда все заняли места, Гриня махнул мужикам и сам приник к прикладу, прицелился, выстрелил, прижав фитилек к запальнику, выпуская на волю пять кусочков свинца… |