Книга Дети Хурина, страница 53 – Джон Рональд Руэл Толкин

Так двое путников приходят к вратам Нарготронда в ущелье Нарога:

Грозных кряжей крепкие плечи

Нависли сверху над водами быстрыми;

Укрыта под кронами, терраса отвесная

Простерлась просторно, истертая гладко«

На лоне скалистых склонов изваяна.

Врата темные тусклой громадой

Прорублены ровно; прочные балки,

Столпы и своды, и сваи — из камня.

Эльфы берут чужаков в плен, уводят внутрь — и ворота за ними закрываются:

Со скрипом и скрежетом на крепких петлях

Врата тяжкие натужно стронулись,

Точно гром грянул — затворились с лязгом.

В переходах нехоженых глухое эхо

Отозвалось зловеще под сводом незримым.

Луч поблек. Повлекли их далее

Коридорами долгими сквозь пределы тьмы;

Направляли воины их неверную поступь,

Вот слабый блик пламенных факелов

Блеснул пред ними; невнятный гул«

Голоса бессчетные сонмов несметных«

Вдали послышался. Взнеслись ввысь своды.

За поворотом резким разом предстал им

Тайный чертог, застывший в безмолвии:

Сотни сошлись здесь в сумерках неохватных

Под куполом каменным, канувшим в тень,

Дожидаясь немо.

Однако в тексте «Детей Хурина», приведенном в данной книге ( †), нам сообщается лишь нижеследующее:

И поднялись они, и, покинув Эйтель Иврин, направились на юг вдоль берегов Нарога; там захватили их эльфы-дозорные и привели как пленников в потаенную крепость.

Так Турин пришел в Нарготронд.

Отчего же так вышло? Ниже я попытаюсь ответить на этот вопрос.

Все то, что написано о Турине аллитерационным стихом, практически наверняка создано в Лидсе; отец забросил работу над поэмой в конце 1924 года или в начале 1925-го, почему — неизвестно. На что он затем переключился, загадки не представляет: летом 1925 года он взялся за новую поэму под названием «Лэ о Лейтиан», «Избавление от оков», для которой выбрал совершенно иной стихотворный размер: восьмисложные парнорифмованные двустишия. Таким образом, отец принялся за второе из преданий, которое много лет спустя, в 1951 году, охарактеризовал как полно разработанное, самодостаточное — и, однако ж, связанное «с историей в целом»: [27] сюжетом для «Лэ о Лейтиан» послужила легенда о Берене и Лутиэн. Над второй длинной поэмой отец работал на протяжении шести лет и в свой черед забросил ее в сентябре 1931 года, написав более 4000 строк. Подобно своему предшественнику, аллитерационному «Лэ о детях Хурина», эта поэма знаменует собою существенный шаг вперед в эволюции легенды в сравнении с исходной историей Берена и Лутиэн в «Книге утраченных сказаний».

В ходе работы над «Лэ о Лейтиан» в 1926 году отец написал «Очерк мифологии», предназначенный для Р. У. Рейнолдса, своего бывшего учителя из бирмингемской школы короля Эдуарда, «как объяснение предыстории «аллитерационной версии» «Турина и Дракона»». Эта небольшая рукопись (около двадцати печатных страниц), по утверждению самого автора, задумывалась как краткий конспект; повествование ведется в настоящем времени, сжато и емко; и однако ж именно этот текст послужил отправной точкой для последующих вариантов «Сильмариллиона» (хотя самого названия еще не возникло). Но в то время как в «Очерке» изложена вся мифологическая концепция, сказанию о Турине со всей очевидностью отведено почетное место. Действительно, рукопись даже озаглавлена как «Очерк мифологии, имеющий непосредственное отношение к «Детям Хурина»», — что неудивительно, памятуя о том, чего ради текст написан.

В 1930 году создается произведение гораздо более пространное, «Квента Нолдоринва» (то есть «История нолдор»: ведь история эльфов-нолдор — центральная тема «Сильмариллиона»). «Квента» восходит непосредственно к «Очерку»; даже при том, что текст обогащается новыми подробностями и обретает законченность, отец тем не менее воспринимал «Квенту» как своего рода резюме, краткое изложение гораздо более обширных художественных замыслов — что в любом случае явствует из подзаголовка: «краткая история [нолдор], почерпнутая из «Книги утраченных сказаний»».

Не следует забывать, что на тот момент «Квента» отображала в себе (пусть отчасти и схематично) «вымышленный мир» моего отца в полном объеме. Не историю Первой Эпохи, как впоследствии; ведь ни о Второй Эпохе, ни о Третьей речь пока не шла; не было еще ни Нуменора, ни хоббитов, ни тем более Кольца. История завершалась Великой Битвой, в которой другие Боги (Валар) наконец-то побеждали Моргота: его «выбросили через Дверь Вневременной Ночи, за пределы Стен Мира, в Пустоту». В конце «Квенты» отец приписал: «На том завершаются сказания о предначальных днях северных земель западного мира».

Таким образом, может показаться странным, что «Квента» 1930 года является тем не менее единственным (после «Очерка») завершенным текстом «Сильмариллиона»; однако, как оно случалось нередко, на эволюции его произведения сказывалось давление извне. Позже, в 1930-х годах, за «Квентой» последовала новая версия — красиво переписанная и, наконец, озаглавленная как «Квента Сильмариллион, История Сильмарилли». Она была или должна была стать — куда длиннее предшествующей «Квента Нолдоринва», но по-прежнему воспринималась как по сути конспект мифов и легенд (которые сами по себе, будучи пересказаны полностью, оказываются совершенно иными по своей природе и масштабу). Концепция произведения вновь определена в заглавии: «Квента Сильмариллион… Эта история в сжатом виде почерпнута из многих древних преданий; ибо все, что в ней содержится, встарь, да и по сей день, эльдар Запада пересказывают куда подробнее в иных повестях и песнях».

Вполне вероятно, что отцовский замысел «Сильмариллиона» возник благодаря тому, что так называемая «Квента» — фаза работы в 1930-х годах началась со сжатого конспекта, составленного с определенной целью; затем, на протяжении последующих этапов, «Квента» увеличивалась в объеме и прорабатывалась в деталях, пока не утратила конспективности, но тем не менее сохранила от исходной формы характерную «единообразность» стиля. В ином месте я писал, что «сжатость и конспективность «Сильмариллиона», наводящего на мысль о многих веках поэзии и «тайного знания» рождает сильнейшее ощущение «нерассказанных преданий» даже в процессе рассказывания; «удаленность» никуда не исчезает. Повествование развивается неспешно, нет гнетущего страха в преддверии стремительно надвигающегося, неведомого события. Сильмарилей мы в сущности не видим — так, как видим Кольцо». [28]