Онлайн книга «Пой, Менестрель!»
|
Паж Магистра мчался через всю площадку, спеша доложить его величеству: человек этот не заплатил за право выступить. — Прекрасно, — ответил король. — Я внесу нужную сумму и завтра же отменю указ. Толпа с живейшим любопытством разглядывала человека, удостоившегося монаршей милости. Менестрель обвел взглядом оба помоста, зрителей, столпившихся у веревочного ограждения, и запел. В воцарившейся тишине ясно звучало каждое слово. — Все мы были детьми в разноцветном вчера, Мы, бывало, смеялись: «Игра есть игра», И одни говорили: «Игра есть вранье, Пусть побудет моим королевство твое». Да, одни отдавали, смущаясь едва, За пригоршню монет золотые слова, А другие мечтами куда-то рвались, И бумажные стяги по ветру вились. Горожане, начавшие расходиться, останавливались, замирали и — со всех ног бросались обратно. — Кто это? Кто? Кто? — зашелестело по толпе и смолкло: боялись пропустить хоть слово. — Эй, певец, быстрокрылы твои корабли! Кто-то, с золотом в трюмах, сидит на мели, Повторяя упрямо, мол, мель не беда, За молчание золотом платят всегда. Ты — певец, у тебя ни кола, ни двора, Ни дороги чужой, ни чужого добра, А признанье, забвенье — пустые дела, Был бы звонок твой голос да лютня цела. Слушали певца актеры Магистра, слушали актеры Овайля, слушала маленькая Плясунья. Невольно кивала головой в такт. Да, верно. Настало время спросить тех, кто говорит с душами людей: зачем вам даны и голос, и слух, и гибкость, и ловкость? Кому и чему служит ваше мастерство? Чего добились вы сегодняшним представлением? Сделали хоть одно сердце добрее? Хоть одно лицо приветливее? — Кто-то может в досаде ругать времена, Быть в плену у недоброго века. Но тебе-то известно, что время — струна, Чье звучанье творит человека. И когда небо тучами заволокло И отчаяньем сердце тревожно — Поднимайся, певец, ибо время пришло, Ибо дольше молчать невозможно. Голос Менестреля набирал и набирал силу. Даже те из горожан, кто отвык искать смысл в словах песни и гармонию в мелодии, были захвачены чувством, с каким пел Менестрель. С каждой новой нотой, с каждой новой фразой напряжение возрастало. — В книге давних историй неведомых лет Я прочел и запомнил тоскливый сюжет, Будто полчища жадных, ленивых ворон, Заморочив властителя, заняли трон. Был властитель неглуп, но в тщеславье нелеп, А доверившись лжи, стал он попросту слеп. Между тем непокорным в подвалах дворца Вырывали глаза, а случалось, сердца. Зрители золотого помоста, пренебрежительно пожимавшие плечами, постепенно умолкли, подались вперед, не спуская глаз с певца. Леди Амелия ерзала на скамье, не находя себе места, чувствуя, как рядом наливается темной злобой Магистр. — О король, посмотри на суровую быль — Не твои ли святыни растоптаны в пыль? Погляди, что сметают с чужих алтарей, — Не кровавые ль перья твоих голубей? И поверь, что страшней, чем кинжал или яд, Искалеченной сказки беспомощный взгляд. Ты не сможешь найти, поклонившись золе, Позабытой любви в разоренной земле. По спине Артура побежал холодок, неожиданно сдавило сердце. Смутные образы замелькали в голове… Раскинувший крылья каралдорский ворон… «Пока не поздно». Откуда эта мысль? Что «не поздно»? Глаза в глаза внимал Артур певцу. — Веруй в завтрашний день, но заметить изволь — Ни наследников нет, ни наследства. Так, прозрев, ужаснулся тот, книжный, король, Не узнав своего королевства. А слепому монарху на смену идет Безголосый, не то безголовый… Поднимайся, король, ибо время не ждет Твоего королевского слова. Минуту стояла еще над полем абсолютная тишина. Затем — гром рукоплесканий. На этот раз восторгом взорвался белый помост, на золотом хранили недоброе молчание. Драйм услышал, как сидевший позади него лорд Бертрам заметил: — Такая песня как сигнал военной трубы: «Тревога! Тревога!» Артур поднялся. Да, он был слеп, но ныне прозрел. Через неделю никто и не вспомнит о господине Магистре, словно и не было такого на свете. Король позаботится о своем королевстве. Он сдернул с плеч тяжелый алый плащ, расшитый серебром, бросил певцу. Менестрель взял, поклонился. Магистр подозвал начальника стражи, но прежде, чем успел отдать приказ, певца и след простыл. Артур вознамерился сойти с помоста — и тут Магистр снова прислал пажа, прося его величество обождать. Король обратил нетерпеливый взгляд к золотому помосту. Изумленно переглянулся с Драймом. Сам Магистр в броне из драгоценных камней вышел на площадку. Легкое облако закрыло солнце, на поле упала тень, выцвели, посерели лица горожан. Паж в черном держал на вытянутых руках перед Магистром большую золотую чашу. Магистр поднял ладони над чашей, не касаясь ее. Низкий голос его прокатился над полем: — Именем данной мне силы приказываю: повинуйся! Он вскинул ладони, и чаша ожила. Вырвалась из рук пажа, взмыла в воздух. Шелест удивления пронесся над толпой и стих. Чаша парила в воздухе, повинуясь приказам Магистра. Он выкрикнул несколько диких, странных, неразборчивых слов. Чаша опустилась к самой земле и снова взлетела вверх. Выглянувшее из-за облака солнце отразилось в ее боках. На поле сгустилась тишина. И тут веселый, звонкий женский голос крикнул: — Браво, Шорк! Отличный фокус! Магистр дернулся всем телом, словно его ударили. Золотая чаша опрокинулась и покатилась по песку. * * * — Шорк! Где я слышал это имя? — Артур переступил порог своей комнаты, скинул алую куртку, обернулся к Драйму. — Где? Драйм оглянулся на дверь. — Там никого нет, — нетерпеливо воскликнул Артур. — Вы узнали голос? — вопросом на вопрос ответил Драйм. — Это она кричала. — Она? — И снова в ушах зазвенел девчоночий смех: «Браво, Шорк! Отличный фокус!» — Плясунья? — Да. — Она! — В коротком возгласе слились радость и облегчение оттого, что девушка жива, опасные странствия по разоренному краю окончены, она здесь, рядом, в городе. — Шорк? Артур вспомнил. Таверна, увлеченные разговором музыканты, Стрелок, Менестрель… Огненная головка Плясуньи, склонившаяся к его плечу… Вдруг девушка выпрямляется, восклицает: «Шорк, дрянь такая! Он был в нашей труппе, старый Дейл обучил его кое-каким фокусам. Ничего нового Шорк придумать не мог и скоро наскучил публике». |