Книга Крайний, страница 45 – Маргарита Хемлин

Я для отвода глаз проехал еще сколько-то километров и попросился выйти.

Направился к еврейской хате. Она находилась в низине, земля мокрая, но не вязла.

Шел я легко и весело — ночевать-жить дальше. Тут — отшиб, край света, отдых и покой.

Возле хаты — сарайчик. Рассыпанный почти. Решил, что внутри куры или другая живность. Так как пахло.

Двинулся к жилому помещению. Постучался в шибку. Выглянула старуха с каганцом. Я громко попросился переночевать, показал руками что хочу спать и кушать.

Она замахала рукой отрицательно. Исчезла внутри хаты. И тишина. Стою, стою, минут десять. Хочется ж по-людски. С разрешения.

Прошел к двери, дернул как следует, что-то там слетело с петель. Но я ж нечаянно.

Вошел. С извинениями, конечно.

Говорю:

— Хозяева, не бойтесь. И чтоб вы не боялись окончательно, знайте — я еврей. Аид. Нисл Зайденбанд. Засветите свет и посмотрите. Шолом! — как обычно в Остре здоровались евреи между собой. Для шутки. А тут я серьезно.

Ни ответа, ни привета.

Пару раз наткнулся на углы, опрокинул табуретку. Понял, надо справляться своими силами. Нащупал в кармане зажигалку из гильзы — подарок Янкеля — засветил, обвел вокруг себя кругом.

И еще раз решительно говорю:

— Не бойтесь, вы ж хозяева, не я. Скажете — уйду. Только не гоните. Переночую, а тогда уже разберемся. Не с курами ж мне ночевать.

Опять ни звука.

Ну, думаю, и молчите, если так. Ноги меня не держали. Снял кожух, расстелил на полу.

Сказал:

— Имейте в виду, я тут расположился. Не наступите мне на сердце особенно. По ногам-рукам ходите на здоровье, а на грудь не давите. Спокойной ночи. Агитэ нахт!

Чтоб осознали, что я веселый и не со злом.

Заснул, как скошенный.

Проснулся от кукареканья. Только-только наступал свет. Не сразу вспомнил, где приткнулся. Когда вспомнил, обнаружил, что я в хате один.

Остальное — пустота. А я ж так лег, что через меня не переступишь. Старым людям — никак. Дверь загородил. Окна закрытые. А хоть бы открытые — не протиснуться. Крохотные. Фортки, можно сказать, а не окна.

Дело простое, партизанское — погреб. Нашел сразу. Откинул крышку, спустился. Жердинки тонкие, тертые-перетертые. Никого. Картошки немного, подгнила, буряк, лук косичками.

Набрал продуктов за пазуху. Поднялся, решил, что все-таки ушли поверх меня. По хозяйству. К курам.

В сарайчике никого не обнаружил. Прихватил пару яиц. Не удержался, выпил одно на ходу. Приметил дрова. Какие попало, но жечь можно.

Печка холодная, один пепел. Выгорело давно.

В общем, занялся жизнью как таковой. Воды немножко в ведре. Не свежая, но ничего. И так и дальше.

Поел. Опять заснул. Теперь на лежанке.

Проснулся — опять никого. Часов у меня не было. У Янкеля были. Он мне время говорил. А тут я не знаю, сколько.

Опять поел. Показалось мало. Спустился в погреб за картошкой. Шарю в поисках пригодной.

И тут слышу звуки. Вроде кто-то кашляет. Я наверх — никого. Опять вниз — кашляет. Давится, а кашляет.

В общем, бегал я таким манером раза три. А оно кашляет и кашляет. Нигде, как в погребе. Говорю громко:

— Знаете что, дураки вы старые. Не вы первые, не вы последние тайники в погребе делать. Выбирайтесь. А то закашляетесь до смерти. Я ж вас предупредил, что я с добром. Сейчас не война. А я не полицай и тем более еврей. А хоть и кто. Выходите, я все равно найду. А вы уже и задохнетесь от старости. Вылазьте! Я б вам по-еврейски сказал, но слова забыл. Честное слово, забыл. Повода не было. Кругом крепкая советская власть. Не бойтесь!

И начал стены обстукивать и ногой толкать.

Хитрость оказалась в том, что старики спрятались не вбок, как обычно делают, а еще глубже под землю. У них там под погребом оказалась еще глубокая яма. И крышка замаскирована — к ней прибита старая бочка. Небольшая бочка. С тряпьем и мусором. Они эту бочку вместе с крышкой поднимали немного в сторону и в землю уходили. И на этот раз так же. Откуда силы? Оттуда. С-под земли.

Появились. Старуха за горло держится и бухикает. Старик ее держит поперек, сам вперед выступает.

Говорит:

— Аид?

— Аид, аид. Все бы вам аид. Идите уже. Аиды.

Наверху я их рассмотрел. Старуха и правда похожая на ведьму. Беззубая, худющая. Высоченная, как если для женщины. Старик маленький. Видом получше. Но красоты мало. Мало красоты. Ничего, состояние сносное.

Старуха не переставала кашлять.

Спрашиваю:

— Болеете?

Она посмотрела на мужа.

Он за нее ответил:

— Глухая. Громче спрашивайте, если надо.

Я громко спросил насчет болезни.

Она кивнула.

— А если болеете, так надо на постели отдыхать, а не под землей лазить. Там холодно.

Старик доброжелательно ответил, что они привычные и чтоб я не волновался. Они у себя в схроне, бывало, и по несколько дней сидели. Чтоб я не думал. Схрон давно вырытый собственноручно. В самую революцию. Они тогда гораздо моложе были и только сюда перебрались от неспокойствия в родных местах. Погромы и так и дальше. Они между собой постановили, что погибнут вместе, но в последнюю очередь, а до последнего — постараются уберечься. И зеленые приходили, и петлюровцы, и струковцы, и красные казаки, хату разоряли, а они в схроне спасались. Боялись только, чтоб не подожгли.

Я спросил: как в последнюю войну?

Старик рассказал, что в последнюю войну пришлось не так просто. Опыт у людей стал большой. И у немцев, и у полицаев. Раз яма выручила, второй выручила. А потом они рисковать устали и пошли в лес. Выковыряли землянку и жили в ней. Но холод и голод выгнал. Спрятали добрые люди.

Я спросил, как ума хватило прятаться. Общего оповещения не было, чтоб евреям прятаться, а не высовываться под нос оккупантам. Старик сказал, что сначала прятались на общих основаниях, а потом мужик из соседнего села сюда специально пришел, чтоб указать, мол, что именно как евреям надо б исчезать. Тогда в лес и ушли. Мужик хороший. И жена его хорошая. Старуха их лечила помаленьку.

И так молодцевато рассказывал, что прямо получался рай.

Старуха ни слова не бросила. По сути никаких дополнений.

Я в ответ рассказал про свое партизанство. Упомянул Янкеля Цегельника. Они такой фамилии не слышали. Старик меня переспросил, как я зовусь. С перепугу вчера не поняли.

Я по буквам ответил, что Зайденбанд. Нисл.

Старики переглянулись. Старуха закашлялась и повернулась к стенке.