Онлайн книга «Секретные объекты "Вервольфа"»
Он повернулся к немцу, стоящему ближе к окну. — Кто такой? Это был самый высокий по росту, можно сказать, долговязый немец лет пятидесяти, из группы захваченных диверсантов, с типично «фрицевским» лицом — длинный орлиный нос, узкие губы, белые космы давно нечесанных волос. Совершенно нелепо и неуместно сидела на нем красноармейская суконная шинель с сержантскими погонами, прожженная и порванная в нескольких местах. — Грюцки Альберт, ефрейтор, полевая почта 15017… — Не полевая почта, а номер части или наименование разведшколы, — перебил Третьяков немца. Тот потупился, сделал резкое глотательное движение, как будто протолкнул застрявший ком в горле, и еле выдавил из себя: — Отряд 038, Разведывательная школа СД в Кёнигсберге… Из Справки о разведывательно-диверсионном органе в Кёнигсберге «С 20 февраля по 2 марта 1945 г. на одной из улиц Кёнигсберга в районе военного городка дислоцировался орган немецкой разведки (наименование не установлено) — п.п. 15017… предназначавшийся для подрывной деятельности в тылу советских войск. Начальник — ЭРБРИХ Вилли, немец, около 40 лет, высокого роста, брюнет. Переводчик КЕЦЕЛЬ, унтер-офицер, около 30–35 лет, шатен. При вербовке — заполнение анкеты с установочными данными. После этого со всем личным составом… несколько занятий по диверсионному делу… 2 марта 1945 г. — от агентов отобрана подписка о неразглашении своего обучения, даны псевдонимы…» — Цель заброски? — Диверсия на участке ближних тылов тридцать девятой армии. — Кто старший? — Убит. Капитан Адамский. Немец посмотрел исподлобья на контрразведчика. — Убит одним из ваших во время сдачи отряда в плен… — Ясно! — Старший лейтенант повернулся к другому немцу. — Солдат Мирус Хорст. Военнослужащий вермахта. К этим… — он кивнул на долговязого, — не имею никакого отношения. Отстал от своей части… — А форма, русская форма? — со злой усмешкой спросил Третьяков. — После боя моя пришла в негодность, и я надел то, что оказалось под рукой. — Снял с пленного? А может быть, убил и снял? — с угрозой в голосе проговорил старший лейтенант. — Н-н-нет! Нет! — вдруг взвизгнул молодой немец, поняв, что совершил глупость, пытаясь неуклюже соврать русскому контрразведчику. — Ладно. С тобой, Мирус, все ясно. Если будешь врать на допросе — расстреляем сегодня же ночью. — Фабрициус Иоганн… — Кюн Вальтер… — Вокенфусс Эрнст… Немцы по очереди представлялись и отвечали на поставленные вопросы. После такого быстрого десятиминутного блиц-допроса все были уведены в подвал, а старший лейтенант Третьяков, мельком взглянув на стоящую поодаль Катю, нехотя процедил сквозь зубы: — Сержант Скоморохова, поднимитесь в разыскной отдел. Через три часа Катя уже заканчивала оформление протокола допроса одного из диверсантов. От длительной работы на машинке у нее заболели пальцы, а в ушах еще звучала ненавистная немецкая речь. Раньше, еще студенткой, она полюбила немецкий — язык Гёте и Шиллера, Фейхтвангера и Ремарка. Но за время войны немецкий язык стал ассоциироваться у нее с головорезами из СС, убийцами из зондеркоманд, шпионами, диверсантами и лазутчиками всех мастей. Разболелась голова. Но об отдыхе теперь не приходилось и думать — впереди была ночь, в течение которой должны быть допрошены вновь доставленные диверсанты. И хотя в соседних комнатах тоже шли допросы — оттуда слышался стук пишущей машинки, — работы вполне хватало до утра. Эта группа немцев показалась Кате совсем не такой, какие у них побывали на допросах в прежние дни уже здесь, в Восточной Пруссии. Куда делись спесь и заносчивость их предшественников? Или этим немцам теперь стало окончательно ясно, что война проиграна и нет смысла молчать о своем задании и своих начальниках, а главное, любыми средствами выжить, убедить победителей, что они, бывшие враги, не представляют теперь для русских никакой опасности, что не успели сделать ничего такого, что побудило бы к суровой каре. Об этом же думал и майор Завьялов, начальник четвертого отделения в отделе у Ратнера, отвечающий за розыск агентуры немецких разведывательных органов. В последнее время на отделение, в составе которого были всего восемь офицеров, буквально обрушился шквал информации. Разведчики и агенты «пачками» стали попадать в руки смершевцев. Если за весь 1944 год контрразведка 1-го Прибалтийского фронта задержала четыреста двадцать лазутчиков, то только за февраль 1945-го были схвачены сто двадцать четыре вражеских агента. Несмотря на то что спецслужбы гитлеровской Германии работали с предельным напряжением, развернув неслыханный фронт тайной войны против наступающей Красной Армии, общая деморализация охватила и их. «До последнего вздоха с именем фюрера» готовы были умирать лишь единицы — либо безнадежные фанатики со сдвинутой психикой, либо желторотые юнцы, ничего в жизни не видавшие, кроме лагерей юнгфолька [39] и гитлерюгенда. Правда, еще были и те, кто знал, попадись они в руки русских, их неминуемо ждет веревка или пуля в лоб. За их плечами были зверства в лагерях военнопленных и гестаповских тюрьмах, массовые убийства мирного населения, сожженные деревни и разграбленные церкви. Майор сидел за столом, обхватив голову руками. Бледная переносная лампа, питаемая от движка, пульсирующим светом освещала разложенные на столе документы. Завьялов, как и большинство офицеров управления, давно не мог как следует выспаться. То в районе местечка Зеерапен [40] в подвале отдельно стоящего дома был обнаружен целый ворох документов, принадлежащих радиогруппе какого-то немецкого разведывательного органа, и оперативники вместе с переводчиками двое суток подряд разбирали радиограммы, донесения, ключи к шифрам. То в районе Инстербурга [41] , можно сказать, в глубоком тылу наших войск, была окружена и захвачена группа диверсантов-штурмовиков в количестве двадцати шести человек. Они уже успели произвести несколько подрывов железнодорожного полотна на перегоне Гумбиннен [42] — Инстербург, совершить нападение на танковую колонну в районе Гросс-Скайсгиррена [43] , перерезать кабель в районе командного пункта стрелковой дивизии вблизи Гольдбаха [44] , коварно убить около десятка советских офицеров. |