Книга Два мира, страница 34. Автор книги Владимир Зазубрин

— Снимай пулемет. Ставь на дорогу.

Кольт зачернел на снегу, вытянув свое дуло в сторону села.

— Заряжай! — командовал Мотовилов. — Церковь видишь? По вершине креста, с рассеиванием, очередь!

Двадцать пять пуль со свистом пролетели над селом, и сердитый стук пулемета разнесся по всем улицам. В селе поднялась суматоха. Люди, измотавшиеся вконец за долгое отступление, не разбираясь ни в чем, услышав только стрельбу, решили, что подошли красные, в панике метнулись из села. Обозы сплелись в запутанный клубок, сгрудились на узких улицах в несколько рядов, не могли разъехаться. Мотовилов, смеясь, наблюдал в бинокль, изредка выпуская из пулемета небольшие очереди. Обозники рубили постромки и гужи, садились на лошадей и удирали верхом, бросая сани со всяким добром. Минут в пятнадцать село было очищено совершенно, и Мотовилов въехал в него с батальоном, приказав людям набрать из брошенных обозов необходимые продукты и вещи поценней. Солдаты, обрадованные легкой добычей, со смехом принялись за разборку брошенного, хваля находчивость своего командира. Жадный и завистливый каптенармус из роты Колпакова бегал между саней и, задыхаясь, кричал:

— Ребята, ничего не бросай. Там, если чай или что — тащи. Масла тоже надо взять. Лошадей достанем. В дороге все годится.

Офицеры заняли один из лучших домов. Мотовилов сидел в переднем углу. На столе дымилось большое блюдо разогретых мясных консервов, брошенных какими-то штабными. Фомушка трясся от душившего его смеха, вскрывая банку забытых консервированных фруктов.

— Ты что, Фомушка? — устало спросил Барановский.

— Да как же, господин поручик, туточка за версту кто-то в небо палит, а тысячи людей бегут. Ну и трусы, — раскатывался и фыркал вестовой.

Трофеи превзошли все ожидания. Н-цы в этот день основательно поужинали и в теплых избах расположились спать. Но к утру стали подходить новые обозы, и людей в избы налезло опять так много, что на рассвете офицеры едва выбрались из квартиры, с трудом шагая по груде человеческих тел, лежащих на полу в тяжком забытьи. Ехать по большой дороге не было никакой возможности. Обозы шли по ней в четыре ряда, сплошным потоком, растянувшись на десятки, а может быть, и сотни верст. Люди стояли, злобно ругаясь и крича:

— Ну, понужай там, понужай!

Мотовилов решительно повернул со своим батальоном влево, заметив небольшую полевую дорожку, и к концу дня весьма удачно вывел его на глухую, брошенную хозяином-немцем богатую заимку. Обозов на заимке было мало. Батальон разместился в большой рабочей казарме с русской печью. Н-цы пришли в восторг от таких удобств. Солдаты шутили, отогреваясь в теплом помещении.

— Вот, ребята, повезет так повезет. Вторую ночь под крышей ночуем, — говорил кто-то, залезая на верхние нары.

Вестовые и несколько солдат отправились за дровами. Вернулись они, таща части разломанных фур, телег и даже дышло от какого-то экипажа, покрытое черным лаком. Вестовой Мотовилова принес пару хороших венских стульев и несколько гравюр, снятых им со стен в доме хозяина.

— Это для чего? — спросил его Мотовилов.

— На разжигу, господин поручик. Лучины нет, — простодушно объяснил вестовой и принялся рубить спинку стула.

Мотовилов махнул рукой:

— Валяй, ребята, жги, руби, только красным не оставляй.

Фома явился после всех, сгибаясь под тяжестью большого мешка. Вестовой подошел к огню и стал вытряхивать окровавленных гусей, индеек, кур, уток.

— Браво, Фома! Хо-хо-хо-хо! Ого-го! — загоготал довольный Мотовилов, щупая жирную откормленную птицу.

— Где это ты словчил, молодчага?

Фома вытирал рукавом нос:

— На дворе тутотка, господин поручик. Смотрю — солдаты откуда-то гусей да парышек тащат. Я подследил. Оказывается, из хлевушка такого, особенно для птицы устроен. Я туда, а там птицы этой видимо-невидимо. Ножик был при мне, я и давай полосовать. Чать, красным не оставлять?

Мотовилов повернулся к нарам.

— Ребята, тут гусей и индюшек до черта. Кто хочет, вали, режь. Сейчас их в котел, и гусиный суп на весь батальон сварганим. А ты, Фома, не зевай, тащи еще. Годится в дороге, — вполголоса приказал он вестовому.

Несколько солдат с хохотом втащили в казарму отчаянно визжавшую большую породистую свинью, повалили ее около печки и тут же всадили ей в горло длинный японский штык. Потом притащили и зарезали шесть поросят. Мотовилов только одобрительно гоготал, поощряя солдат:

— Вали, вали, ребята. Не все же нам лук без хлеба жрать. Пора и мясцом побаловаться.

К полуночи по казарме распространился вкусный запах супа и жаркого. Ужин был готов. Прежде чем подать на стол индеек, Фома куда-то исчез и вернулся через несколько минут с двумя стеклянными банками в руках. В одной была маринованная свекла, а в другой — брусничное варенье.

— К жареному, господин поручик, — сказал он и засмеялся.

— Ну и сокровище у тебя вестовой, Ваня. Кладовую взломает, семь замков сшибет, а достанет все для своего барина.

Барановский молча ложился на нары.

— А ужинать-то, господин поручик? — спросил Фома.

— Я не хочу, Фомушка, — тихо ответил офицер и закрылся шубой. — Я спать хочу.

Фомушка немного обиделся:

— Ну, господин поручик, я старался-старался для вас, а вы спать.

Мотовилов с аппетитом ел индейку.

Утром при выстраивании батальона Мотовилову бросилась в глаза фигура его фельдфебеля, важно сидевшего в санях на мягком кресле, обитом малиновым плюшем.

— Где достал?

— У немца, господин поручик. Все равно пропадет, — как бы оправдываясь, ответил фельдфебель.

Мотовилов добродушно засмеялся:

— Ничего, ничего, это хорошо. Смотри только не слети. Вон какую каланчу соорудил.

Обоз тронулся, держась стороной от главного тракта. Вечером приехали в небольшую деревушку. На этот раз в избу попали только офицеры. Солдатам пришлось разместиться в хлеву и конюшне вместе со скотом хозяина. Изба была полна народу. Люди стояли, лежали на скамьях, на полу, толкая и давя друг друга. Компания офицеров-артиллеристов сидела за столом с батареей бутылок. Играли в карты. Вся семья хозяев — муж, жена, старуха бабушка и несколько ребятишек — забилась на полати и печь. Хозяйка сидела на краю печи с грудным ребенком на руках.

— Здравствуй, хозяюшка, — с трудом пробираясь к столу, сказал Барановский. — Чем угощать будешь гостей непрошеных?

Хозяйка, запуганная голодными, озлобленными людьми, лезшими в избу без конца и счета днем и ночью и требовавшими с нее каждый день хлеба, молока, муки, не поняла шутки офицера, заплакала.

— Батюшка мой, да какие же у нас угощения! Ведь вот третью неделю войско идет бесперечь, бесперечь, — причитала она сквозь слезы. — Все у нас посъели. Хлебушко весь повыгребли. Двух коровушек зарезали. Овечек всех взяли. Ой-ой-ой! — рыдала женщина. — Самих, видишь, на печь затолкали, и больше места нам нет. В избе ступить негде. А на печке мы от жары пропадаем. Каждый солдат, как придет, так печку затапливает и лепешки стряпает. Того и гляди изба сгорит. Ребеночек один от жару помер. Ой-ой-ой, горе наше горькое!