Онлайн книга «Зори лютые»
И тут же, повернувшись к князю Холмскому, сказал уже спокойно: — Тебе, князь Василий Данилович, мое повеление. Поведешь полки на подмогу брату Дмитрию. А нынче нарядим гонца, пускай Дмитрий Иванович дождется тебя, князь, с войском и допрежь Казани ему не искать. И тот гонец пусть скажет Дмитрию, чтобы отрядил ко мне на Москву боярина Твердю. * * * Затихли к ночи княжьи хоромы, опустели. Гулко. Заскрипят ли половицы под ногой, либо застрекочет сверчок за печкой — по всему дворцу слышится. Накинув на плечи кафтан, Василий направился в опочивальню жены. Перед низкой железной дверцей постоял, будто раздумывая, потом потянул за кольцо. Смазанная в петлях дверь открылась бесшумно. Пригнув голову, Василий переступил порог. Опочиваленка тускло освещалась тонкой восковой свечой. За парчовой шторой молельня. Оттуда раздавался монотонный голос Соломонии. Василий заглянул в нишу. Стоя на коленях, Соломония отбивала поклоны. В свете лампады блестело золото икон, пахло лампадным маслом, сухими травами, развешанными по стенам молельни. Великий князь знал: Соломония лечится травами от бесплодия. Горько усмехнулся. Опустив штору, Василий сел на край кровати. Под тяжестью заскрипело дерево. Вошла Соломония. Увидев мужа, не обрадовалась, спросила строго: — Почто не упредил? Василий ответил сухо: — Не всегда упреждают. — И, повременив, закончил: — Коль не рада, могу уйти. — Чего уж. Раз пришел, оставайся. Скинув кафтан и сапоги, Василий лег. Соломония задула свечу, улеглась рядом. Рука Василия коснулась ее плеча. Она отстранилась. Долго лежали молча, уставившись в темень потолка. Первым подал голос Василий, сказал с упреком: — Холодна ты, Соломония, аки печь без огня. Она ответила бесстрастно: — Какою Бог сотворил. — Не воспаляешь ты меня, а гасишь живое, что есть во мне. Остыну я с тобой. Соломония молчала. Замерла недвижимо, чужая, недоступная. А Василий уже поднялся, натянул сапоги и, надев кафтан, бросил обидное: — Цветешь ты, Соломония, бесплодно, аки пустоцвет на дереве, без завязи. На что обрекаешь меня? Сердито толкнул ногой дверь, вышел из опочиваленки. * * * На полпути между Нижним Новгородом и Казанью князь Дмитрий велел причалить к берегу, выжидать подмоги. Суда и насады, струги и бусы лепились борт к борту, покачивались на волнах. Над рекой не смолкал людской шум. Дмитрий зяб. Княжий челядинец разжигал огонь в железном шандале, но тепло от него не согревало. Дмитрий нервничал, князь Ростовский не спешит. Верно, хочет прийти к месту, не заморив долгим переходом ни воинов, ни коней. Не было Дмитрию ответа и от государя. А вот воевода Киселев и царевич Джаналей уведомили, что ведут к нему на подмогу свои конные полки. Минул май… С приходом воеводы Киселева и Джаналея князь Дмитрий снова подступил к Казани. Опоясали полки белокаменные стены кремля, а пешие ратники осадили Аталыковы и Крымские ворота. Конница Киселева и Джаналея через Казанку-реку переправилась, остановилась на том берегу. С высоты стен казанцы русских воинов задирают, стрелы пускают. Воевода Киселев крепость обстрелял, а на третий день закончился пороховой заряд. Попробовали русские мостовики наладить через речку Булак переправу, чтоб закрыть Царевы ворота, но темник Омар конницу выпустил, отбил их. Посовещались воеводы. Не так и высоки стены, а приступом не возьмешь, укреплены изрядно. Постояла русская рать под Казанью, посад сожгла и отступила. Малые силы. Ко всему дозоры донесли, Абдула и Назиб в спину Киселеву и Джаналею нацелились. * * * День воскресный. Отслужив обедню, митрополит Симон вышел на паперть собора. Нищие и юродивые подлезли под благословение. Осенил одним крестом всех и, постукивая по булыжникам посохом, направился в княжеские хоромы. По пути останавливался, подолгу смотрел на зеленые кусты сирени, трогал молодые нежные листья липы, качал головой, причмокивал от удовольствия, и на высохшем лице — печать благодушия и умиротворения. У высокого княжьего крыльца два караульных воина осторожно взяли митрополита под руки, помогли подняться по крутым ступенькам. А когда Симой скрылся в хоромах, один из воинов сказал товарищу: — Велик сан митрополичий, ан не хотел бы я иметь его. Второй возразил: — Отчего, почет какой! — Чести много, да ни семьи те, ни детей. — Этакому старцу жена ни к чему. — Не всегда он древним был. Верно, и молодость знал. Государь встретил митрополита, провел к креслу. Сам уселся напротив. — Зачем, отче, трудился, шел? Прислал бы монаха, я бы тебя навестил, коль понадобился. — Без нужды зашел яз к те, сын мой, — замахал рукой митрополит. — Давно не видел тебя, вот и надумал проведать. — Спасибо, отче, за память. Знаю, печешься ты обо мне. В голосе Василия Симон уловил насмешку, но оставил ее без внимания. Сказал печально: — Слышал яз, будто воинство наше от басурманской Казани поворотило. Василий ответил сурово: — За то спрос будет с воевод, отче. Тебе же с попами молиться надобно с усердием, чтоб даровал Бог победу брату моему Дмитрию. Ныне послал я к нему на подмогу князя Холмского. — Господь не оставит нас без милости своей! — Симон перекрестился. — И еще слышал яз, что ты зело зол на боярина Родиона Зиновеича. Так ли то? — Отче, — Василий поднялся, — вели в мирских делах мне судить. Коли же ты о боярине Тверде печешься, то отвечу, грех на нем большой. — Господь учил нас прощать вины! — Симон поднял палец кверху. — Яко и он прощает нам вины наши. — Твердя достоин, чтоб дьяк Федька с него допрос учинил в избе пыточной. — Родион Зиновеич древнего боярского рода, помни то, сын мой. — Он, отче, не передо мной виновен, а перед Москвой! — Не казни бояр, сын мой, черни на потеху. Симон поднялся, поправил клобук, сказал уже о другом: — Поглядел яз на тебя, сын мой, теперь к себе отправлюсь. Василий поклонился. Уже у двери пообещал: — Прости, отче, коли что не так говорил. О Тверде же обещаю подумать. Оставшись один, Василий долго стоял недвижимо. «Бояре — что осы в гнезде. Одну тронь, все кидаются. Не успел Родиона наказать, как за него вишь какие заступники сыскались. А намедни Соломония тоже». И Василий припомнил утренний разговор с женой. Соломония спросила его: — Слыхала, будто боярина Твердю казнить собираешься? |