Онлайн книга «Университетская роща»
|
Подозвав к себе студента с голубой повязкой распорядителя, дама развернула афишку. — Послушайте, любезный, — сказала она, тыча в нее пальцем. — Моей Сашэт студенты обязаны две кадрили! — Не извольте беспокоиться, мадам, — учтиво склонил кудрявую голову молодой человек. — Кадрилей будет еще много. Студенты в долгу не останутся. И еще раз поклонившись дамам, он устремился к группе третьекурсников. Что-то сказал им, очевидно, про Сашэт и ее маменьку, которая требовала, как было обещано в рекламном листке, две кадрили. Кто-то из группы кивнул и направился к Сашэт приглашать. Чего не сделаешь ради своих голодающих товарищей… — Ну что, может, и нам тряхнуть стариной? — шутливо предложил Крылов. Коржинский сделал испуганные глаза, и оба расхохотались. Приходилось и им в свое время плясать обязательные кадрили. — Нет уж, шалишь, — сказал Коржинский. — Пойдем лучше поглядим концерт. Это более пристойно для нашего возраста. Лавируя среди танцующих, они направились на звуки «Гаудеамуса». Студенческий концерт им понравился. Хор дружно и молодо исполнил «Да здравствует разум, да скроется тьма»; вполне приличный дуэт с первого курса задушевно вывел «Не искушай меня без нужды»… Но более всего развеселил пародист. — На местную тему! — бойко объявил тощий белесый юноша и взял гитару. «Картофельный росток»? — узнал Крылов молодого человека, запомнившегося ему по стычке в театре. — Ну-ну, послушаем, сударь, вашу местную тему». — Спи, младенец мой прекрасный, баюшки-баю! Зорко смотрит пристав частный в колыбель твою, — приятным баритоном запел белесый. — Вот железная дорога мчится за Урал… Кто знаком с ней хоть немного, тот не раз рыдал… Публика прервала самоуку-артиста взрывом хохота и рукоплесканиями. Местная тема удалась вполне. И про железную дорогу, которая все никак не могла достроиться, а там, где участки были пущены, происходили частые крушения, поезда сходили с рельс из-за технической безалаберности, и пассажиры, рискнувшие двигаться по чугунке, обязаны были перед поездкой страховать свои жизни в специальных компаниях. И про то, как долго обмалчивали в Томске вопрос с электричеством и водопроводом до тех пор, пока отважились на эти «чюды техники». Прогулявшись по трущобам И вернувшись с фонарями, «Больше света! Больше света!» — Завопили купцы сами. И про томский «филимон», «бесов ящик», «чертовщину» — телефон, по которому только сильным ором можно было докричаться до «абенента». И о том, что местные «туязы», едва дело доходило до денег, сразу же заболеют тифом… брюшным. «Вот тебе и картофельный росток, — подумал с изумлением Крылов. — Сатирик растет…» После пародиста вышел длинноволосый, томного вида студент и изобразил «паета Полициантова», у которого запросто дома «сидит муза, чешет пузо». Душа тобой полна, Мы любим тя зело, Ах ты, Емеля, а! О ты, Емеля, о! Зрители зааплодировали. Полициантов понравился. Крылов и Коржинский переглянулись, усмехнулись радостно: жив, жив бессменный «пает», символ молодого дурачества! Только в их студенческие годы анонимные стихи, приписываемые молвой Тредиаковскому, звучали несколько иначе: И ты, богиня, о, Я шел деревню чрез, — Мужик несет вино В жилище крыши без… Татьянин день шумел, смеялся, танцевал. Святой студенческий праздник. Давным-давно, 12 января 1755 года, в день памяти мученицы Татьяны, благодаря неусыпным хлопотам великого Ломоносова, императрица Елизавета Петровна позволила первый в России университет — Московский. И вот уже почти полтора столетия в этот день по всей России собираются бывшие и действительные студенты, чтобы вновь увидеть друг друга, спеть «Гаудеамус игитур». Святой студенческий праздник… В этот день историческая Татьяна у всех на устах. И на банкетах самый лучший тост поднимается за Незнакомку, и все понимают, что Незнакомка — это пресветлая Татьяна, университетская Мечта… Уж как непривычен Татьянин день для Томска, но и сюда достиг он, и здесь разгорелся костерок, возле которого всяк волен погреть окоченевшую душу. Коржинский растроганно сжал руку Крылову. — Славно, — прошептал он. — Однако ж мало старых универсантов. — Они там, внизу, — указал рукой на пол Крылов. — Хотите пойти? — Хочу ли я? — укоризненно посмотрел на него Коржинский и порывисто поднялся. Настоящая «Татьяна», конечно же, собиралась внизу, в биллиардной. К двум часам ночи длинное приземистое помещение было превращено в «мертвецкую». На столах, застеленных «саваном», пиво, свечи и чаши для приготовления жженки. Друзья поспели ко второму тосту, пропустив лишь обязательный за Незнакомку. — Светел и радостен день Татьяны, — возбужденно говорил неизвестный оратор, бывший «юс», юрист-универсант. — Великий день праздника науки, просвещения, культуры… Навстречу свету лились потоки мрака, душного и беспросветного. Но Татьянин день всегда оставался… Да здравствует свободная школа! Да здравствует просвещенный свободный народ! Сердца у Коржинского и Крылова забились в волнении, плечи сдвинулись ближе; эх, нет Коли Мартьянова. Это его любимый тост — «да здравствует просвещенный свободный народ!». Жженка пошла по кругу. Хотелось говорить, говорить… Сладко щемило в груди: как славно! Как возвышенно и чисто мужское братство! Недаром говорят, что студенчество — это дрожжи общественной совести… — В нашей стране, где врут даже барометры, в моде ходячие афоризмы, — мрачно созерцая стакан с вином, начал новый оратор, сменивший юса. — Наше время, дескать, не время широких задач. А я заявляю: это пошлый и ничтожный лозунг, господа! Это мелкая монета, брошенная в медную кружку слепого… — Кто это? — спросил у соседа по застолью Крылов. — Красиво говорит. — Да, — согласно кивнул сосед. — Это новый землеустроитель. Я его знаю. Отчаянной смелости человек: самому губернатору не кланяется! — В самом деле? — усмехнулся Коржинский. — Действительно, отчаянной смелости человек… После землеустроителя в речах произошла некоторая заминка: студенты упрашивали томского поэта Михаила Цейнера почитать стихи, а он застенчиво отнекивался, упирался. Наконец молодежь одержала верх, и Цейнер встал и вышел на середину биллиардной. Среднего роста, худощавый, коротко постриженный, он выделялся необычайно пышными усами, которые нависали бахромой, закрывая верхнюю губу, а также удивительно широкими, большими и печальными глазами. В городе о нем говорили как о поэте, подающем большие надежды; стихи и элегии его часто появлялись в местных газетах; подготовил он и книжку стихотворений. Макушин в рекламах своего книжного магазина оповестил об этом сограждан. |