Онлайн книга «Утро Московии»
|
Онисим окончил чтение. – Онисим! Посул верни! – над притихшей толпой раздался голос Чагина. Больше не было никаких звуков, кроме веселого грачиного грая. Но вот колыхнулась толпа, разбуженная этим криком, и десятки, сотни голосов, сначала различимых, а потом слившихся в сплошной рев, оглушили стоявших на паперти: – Посул верни! – Государь на нас вдвое доправит! – В листах про то писано! – Истинно, доправит! – Посул, Онисим! – Посу-у-у-л!.. Онисим попятился к дверям церкви, вмялся между архимандритом и игуменом, только полыхнули их золоченые ризы и скрыли пригнувшегося Онисима. – Не уйдешь! – совсем близко у паперти раздался снова голос Чагина, низкий, угрожающий голос. Воевода тряхнул рыжей бородой, вскинул руку, как в походе перед войском, и зычно, надрывая голос, прокричал: – Эй, народ! А ну разбредайтесь в домы свои! Не рвите глотки, аки бараны! Разбредайся, говорят вам добром! И от окрика этого, за которым послышался и щелк кнута, и глухой стук палок у правёжного столба, на монастырском дворе на какой-то миг вновь установилась тяжелая, острожная тишь, а потом – только топот ног, шепотной недобрый ропот да затравленные взгляды по-над плечами назад. «Не к добру такое…» – со страхом подумал Онисим. Глава 12
Шумила сразу уловил это необычное волнение. Оно передалось, а точнее – родилось вместе с гулом людских голосов в этом знакомом тяжелом духе толпы. «Куда Андрей запропастился? Я видел его с Чагиным…» – думал он, высматривая в пестрой россыпи голов черную голову Чагина и уже по ней надеясь найти низкорослого Андрея Ломова. Но не так-то легко высмотреть нужного человека, когда все мельтешит [94] перед глазами, да и самого Шумилу толкали со всех сторон, отвлекая вновь поднявшимися выкриками: – О как! – Есть у нас заступник – государь сам батюшко! Мельтешить – надоедливо мелькать, суетиться. – Ноне, стал быть, за посулы с нас всех их кнутом бити повелит! – Тихо вы, ироды! Робенка задавили! Шумила пробился к сторожке у входа в монастырскую ограду, нашел в заборе дыру и вышел на улицу. Народу здесь было меньше. Он остановился, перевязал пояс на однорядке, выколотил об колено шапку, упавшую в толпе и потоптанную. «Надо бы домой заглянуть, старику поведать», – вспомнил он свое обещание, но сначала все же прошел переулком к набережной посмотреть Андрея. Какое-то предчувствие, что нынешний воскресный день не кончится добром, сосало ему сердце. На набережной вмиг открылись все ряды – и свои и фряжские. Взволнованные толпы и продавцы торговались рьяно, широко, стараясь наверстать упущенное утром. Развеселился даже убитый горем иноземный купец, тосковавший над ненужными ныне изразцовыми плитками. Он занизил слегка цену, и плитка пошла в это воскресенье. Брали ее не от надобности – от сердоболия человеческого, поскольку пчёлкинская плитка была и дешевле, и лучше, и родней: рисунки и цветы на ней все были свои, устюжские, а о словах и говорить не приходилось. Шумила осмотрел иноземную плитку, потом прошел до пчёлкинского прилавка, взял одну, синюю, и поверх каймы прочел: «Спине теплынь – душе светлынь». А в середине плитки сидела на камне девица, искусно изображенная, но в более светлом тоне. В руке девица держала цветы. – Пчёлкин! – окликнул Шумила. – А это кто так вырисовал? Уж не ты ли сам? – Не-е! Сын балуется, вот он! Пчёлкин с гордостью положил руку на хрупкую спину подростка. Тот поднял полусонные, отрешенные от всего мира глаза, посмотрел сквозь Шумилу. – Иконы бы писал, монахи большие рубли платили бы, – заметил Шумила между прочим, отыскивая глазами черную голову Чагина. – Иконы пока не смеет, а вот печку и стены все закрасил в цветы да травы, а где и людей пристроил. Приди полюбуйся. А вокруг гудела по-торговому развязная толпа. Мальчишки скатывались по береговому откосу к реке, визжа, брызгались холодной водой. Те, что постарше, толкались в рядах, разглядывая иноземные товары, или тешили пустое беззлобье, и неслось отовсюду: – Эй, фряга! Подкрути-ко усы! – Фряга, фряга, обрезанные порты! – Фряга, а фряга! А шляпу тебе дал король Карлус или не Карлус? На набережной, близ судна «Благая надежда», стоял Ричард Джексон. Он внимательно и беспокойно смотрел на возбужденную толпу. Ему, моряку-путешественнику, младшему брату знаменитого конкистадора, повидавшему немало стран, островов и разных народов, волнение толпы на набережной показалось подозрительным. Эта беспорядочная беготня, эти лица, эти, наконец, безумные крики смешивались в недобрую, рокочущую тучу. Но вот Джексона окружили мальчишки. Один подросток стоял прямо перед англичанином и трогал его за рукав, о чем-то спрашивая. Джексон крикнул толмача. Тотчас подошел Михайло Глазунов с намерением отогнать ребят, но Джексон попросил его участвовать в беседе. – Он спрашивает, – указал Глазунов на рыжеватого крепыша-подростка, – ходили ли вы Студеным морем [95] на восход? – Нет, на восток дальше я не ходил. А разве там можно пройти? – спросил англичанин, используя любую возможность разузнать хоть что-то о северном пути в Азию. – Раз вода ести – можно пройти, – твердо ответил парнишка, заложив руки за спину и запрокинув голову, чтобы хорошо рассмотреть англичанина. – А ты бы пошел? – спросил тот. – Пойти можно, был бы корабль, – степенно ответил молодой собеседник. – А зима застанет, что есть будешь? – А еду я в снегу найду. Давай поедем вместе, поведаю. – Спасибо… А куда бы ты поехал? – спросил Джексон, снова насторожившись. – Знамо куда – в Китай! У них там города есть, гораздый город, Камбалика [96] зовется! – Ты знаешь Камбалику? – Слышал. Летось тут купец из Стекольны [97] про тот город говаривал. Джексон задумался. – Так ты думаешь, можно по Ледовитому морю в Китай приплыть? – спросил он серьезно. – И в Индию. Купцы летось споровались на набережной, я слышал, как толмачи бубнили. – И до чего же они договорились? – А кто их знает! – Почему же купцы не едут туда? – А ведомо, почему: страшатся смерти от лютого холода! |