Онлайн книга «33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине»
Без пяти минут девять на сцену стали выходить музыканты и настраивать инструменты. К столу подошёл конферансье и обратился к Софье Реджи: – Уважаемая Софья Александровна, если ваша замечательная компания не будет возражать, можно обратиться к вам с просьбой одарить наших гостей вашим талантом? Софья Реджи обвела всех взглядом, Всеволод Никанорович стал негромко аплодировать, она спросила, имеется ли свободная гримёрная, конферансье кивнул, и она пошла за ним. Ива́нов извинился и тоже встал из-за стола. Элеонора и Сорокин остались одни. – Ужин такой вкусный, что вы, Мишя, проглотили язык? – с улыбкой произнесла она. Сорокин молчал, смотрел на Элеонору и не мог сказать ни слова. – Вы на меня так смотрите, как будто бы хотите съесть и меня! – Нет! – выдавил Сорокин. «Какие же они разные, поручик Мишя и Красный Сэм!» – подумала Элеонора. Было время, когда она не могла вспомнить внешности блондина Сорокина, и в это же время вокруг неё крутился рыжий Сэм Миллз. Она спросила: – Вы пригласите меня танцевать? – Конечно, леди Энн! – Зовите меня Нора, мисс Нора, за эти годы в моей жизни ничего не произошло. «Произойдёт!» – вдруг подумал про себя Сорокин, снова впился глазами в Элеонору и покраснел. И увидел, как она улыбнулась ему, как будто бы она прочитала эту его мысль. «А звать я тебя буду леди Энн, как звал все эти четыре года!» – подумал он, а вслух сказал: – Только я не умею танцевать! Не научился! «Неужели не с кем было?» – подумала Элеонора и неожиданно почувствовала радость. – Мы ведь не профессиональные танцоры, мы просто потанцуем… Возвратился Ива́нов, он по-хозяйски расположился за столом, подозвал официанта и попросил налить вина Элеоноре и водки себе и Михаилу Капитоновичу. Оркестр заиграл что-то вступительное, громкое и бравурное, но это продолжалось не долго, до того момента, пока на сцену не вышла Софья Реджи. Зал стал аплодировать. Софья запела, сначала «Жиголе́тт», потом «Берлин», потом шуточного «Жениха» с красным платочком в пальцах. Сорокин видел, что Элеонора ждёт, он видел, что Всеволод Никанорович не против пригласить её, но, видимо, догадывается о намерениях Михаила Капитоновича и не решается вмешаться в его планы. А Сорокин ждал какой-нибудь такой музыки, которая придала бы ему храбрости, но в то же время была бы очень, как ему хотелось, нежной. Софья запела «Шёлковый шнурок», и Сорокин поднялся. Он ошибся. Музыка была та, что он хотел, но слова: Милый мой строен и высок, Милый мой ласков и жесток, Больно хлещет шёлковый шнурок. Разве в том была моя вина, Что казалась жизнь мрачнее сна, Что я счастье выпила до дна?.. Потом, когда судьи меня спросили: «Этот шнурок ему вы подарили?» — Ответила я, вспоминая: «Не помню, не помню, не знаю!» Только раз, странно недвижим, Он смотрел сквозь табачный дым, Как забылась в танце я с другим. Разве в том была моя вина, Что от страсти я стала пьяна, В танце я была обнажена… Потом, когда судьи меня спросили: «Там в ту ночь вы ему изменили?» — Ответила я, вспоминая: «Не помню, не помню, не знаю!» В ранний час пусто в кабачке, Ржавый крюк в дощатом потолке, Вижу труп на шёлковом шнурке. Разве в том была моя вина, Что цвела пьянящая весна, Что с другим стояла у окна?.. Элеонора плавно двигалась, подчиняясь Михаилу Капитоновичу. Она внимательно слушала и держала руку на его плече, а другой держала его ледяную кисть. Несколько раз она тревожно посмотрела на него, но ничего не сказала. Какой это был переход… Переход из холодных саней и с чужого плеча крытой шубы к голым плечам и тёплым пальцам, к сытости и приятному опьянению. От Элеоноры чудесно пахло и от плеч и от волос, её смоляные чёрные волосы были уложены волнами, на шее висела нитка жемчуга и в ушах – жемчуг. Сорокин не ошибся ещё тогда – она действительно оказалась небольшого роста, с прекрасной фигурой, он держал её за талию и чувствовал, какая она хрупкая. Но слова в песенке «Шёлковый шнурок» никак не подходили. Когда они возвращались к столу, Элеонора пожала его пальцы и тихо произнесла: – Я никому не дарила шёлкового шнурка. – Извините, мисс Нора, я эту песню слышал, но только мелодию и не слушал слова… – А мелодия действительно хорошая! Что вы делаете завтра? Сорокин отодвинул ей стул, Всеволод Никанорович улыбнулся им, но снова сел за столом полубоком и стал слушать Софью Реджи, как бы отстраняясь и давая тем самым Михаилу Капитоновичу и Элеоноре возможность поговорить. – Я завтра свободен, завтра четверг… – А есть дни, когда вы заняты?.. – Да, в пятницу и субботу. – Вы работаете там же? – Почти… тоже в полиции, но в другом отделе. – Это секрет? – От вас нет! Меня после прихода на дорогу большевиков перевели в политический отдел, но я ещё толком не приступил, мне надо хорошо узнать город, поэтому я пока… – Он остановился, не зная, что сказать. – Я понимаю, скорее всего, это что-то секретное? – Я сам пока не очень разобрался… – Ну, раз вы завтра свободны, я хотела бы побывать на могиле Екатерины Григорьевой и зайти к её родителям, немного прогуляться по городу, я от него всё же отвыкла, и мы… вместе поужинаем? – Я в вашем распоряжении… и пообедаем! «Позавтракать бы ещё как-нибудь!» – подумал он и покраснел. – Сегодня до фокстрота не дошло, – с улыбкой сказала Элеонора, когда Софья запела очередную уличную песенку, и подумала: «А Сэм наверняка умеет танцевать фокстрот, по-моему, он вообще умеет всё, этот во всём опытный мужчина!» Михаил Капитонович летел домой. Ему хотелось кричать на весь тёмный Харбин – ноябрьский, мрачный и без снега. Он настежь расстегнул пальто, ему было жарко, его душа рвалась наружу, и ветер трепал кашне. Он во всю силу любил этот город и готов был целовать серые стены его домов, в которых уже не было светящихся окон. Ещё ему хотелось выпить, потому что за весь вечер он почти не пил ни водки, ни коньяку, что был подан к десерту, а сейчас его просто распирало от желания, но он знал, что ничего такого он не сделает, потому что завтра, то есть уже сегодня, в 12 часов пополудни его будет ждать Элеонора, и они будут вместе весь день. «Слава богу, что ни капли нет, а то бы не удержался!» Дома он лёг и уснул, ему ничего не снилось, только под утро, уже перед тем, как просыпаться, он увидел свою старенькую прабабушку, татарскую княжну – прапраправнучку сибирского хана Кучума. Она говорила с ним, но он не понимал слов, а когда проснулся, вспомнил, что она ему улыбалась. |