Онлайн книга «Детство Понтия Пилата. Трудный вторник»
«А ты уверен, что хочешь узнать этот смысл?» – вдруг совершенно безучастно спросил меня Рыбак. «Что? Очень страшно?» Рыбак молчал. «Скажи. Я не из пугливых. Ты сам говорил». «Она сказала: «В жертву богу бога вздернет на дерево». «Вздернет?» – переспросил я. Рыбак кивнул. Я постарался усмехнуться и, догадываюсь, усмешка у меня получились весьма беззаботной. «А что это за бог, которого я вздерну? И почему именно на дерево?» Рыбак не ответил и вновь зашагал по проселку. Скоро мы вышли на магистральную дорогу и молча пошли к Новиодуну. И лишь возле самых Южных ворот мой спутник вдруг как бы ни с того ни с сего стал рассказывать: «У кельтов есть бог. Мы о нем не говорили, потому что нам он не был нужен. Его называют Хесус или Есус. Римляне называют его Марсом. Но, как всегда, ошибаются, потому что Есус – не бог войны. Он – бог деревьев и других растений». Рыбак замолчал. И я спросил: «Почему ты о нем вспомнил, об этом Есусе?» «В давние времена Есусу приносили человеческие жертвы. Людей вешали на деревьях… Я думаю, Пила его имела в виду», – ответил Рыбак. «А что значит бога богу в жертву?» – спросил я. Рыбак пожал плечами. «Я этого Хесуса ему самому в жертву принесу? Так что ли?» – снова спросил я. И снова мой наставник пожал плечами. Мы дошли до Южных ворот, и Рыбак сказал: «Прощай, Луций». «До завтра, – ответил я, посмотрел на предрассветное небо и добавил: – Или когда мне лучше придти?» «Приходи, когда хочешь», – ответил Рыбак, гельвет-нервий-менапий, Гвидген-Гвернген-Гатуатер. XV. Я пришел в деревню через день. Я радостно и учтиво поздоровался с Рыбаком. Но он прошел мимо меня, словно мимо пустого места, сел в лодку и отчалил от берега. Я прождал его на берегу часа два или три. Он вышел из лодки и побрел в сторону деревни, не обратив на меня внимания. И лебедь на меня ни разу не глянул, шествуя за хозяином. Зная манеры своего наставника, я ушел в город, решив прийти в следующий раз. Я пришел через три дня, в полдень. Рыбак сидел под орехом и смотрел на пруд. Я его приветствовал. И в этот раз он посмотрел на меня… Не знаю, как описать его взгляд, Луций. Так, глубоко задумавшись, иногда вдруг взглядывают в сторону, будто там, в той стороне, можно обнаружить недостающие звенья мысли. Или чувства, которые давно уже крутятся под сердцем, но постоянно ускользают и утекают… Я не поэт. Я не умею описывать. Но вспоминать я умею. И взгляд этот, долгий, пустой, задумчивый, я никогда не забуду… На приветствие мое он, разумеется, не ответил. Я сел рядом. Некоторое время мы молча смотрели на воду в пруду. Потом Рыбак встал и ушел в дом. И больше оттуда не вышел. В третий раз я пошел в деревню дней через десять. И на тропинке встретил Рыбака, который шел в город. Я уступил ему дорогу и пошел следом. В этот раз я с ним не здоровался. Через некоторое время я спросил: «Я что-то не так сделал?» Рыбак молчал и не оборачивался. Мы прошли стадии две, и я снова спросил: «Ты больше не хочешь наставлять меня? Ты передумал?» И вновь – ни слова в ответ. А возле порта, когда можно было идти рядом и заглядывать ему в лицо, я спросил: «Тебе запретили со мной общаться? Даже смотреть на меня запретили?… Или ты сам не хочешь?» Представь себе – ни малейшей реакции… В городском порту он сел на баркас, идущий в Генаву. Встал на палубе так, чтобы быть ко мне спиной. Но стоило лодке отчалить от берега, он повернулся и стал смотреть на меня, глаза в глаза, долго, пристально, цепко. И в этом взгляде всё было: вина, жалость, нежность, просьба понять и простить… Он прощался со мной своим взглядом… И, прежде чем отвернуться, поднес палец к губам… Больше я не ходил в деревню. И тамошних соловьев ранней весной не слушал. Мы случайно встретились летом следующего года, за семь дней до июньских календ, то есть на третий день после нон, в которые мне исполнилось пятнадцать лет. Встретились в городе, на форуме, возле базилики. Он шел мне навстречу и улыбался. Я остановился и приветствовал его на гельветском наречии. «Здравствуй, Луций», – сказал он и прошел мимо. Потом осенью, в начале сентября, мы встретились возле Западных ворот и так же друг друга приветствовали… Я ни о чем не жалел. Скажу более: мне уже не хотелось встречаться с этим странным и, как может показаться, довольно жестоким человеком. Зачем? Ведь не друидом мне стать в самом деле! Запоздалое детство мое окончилось – меня от него очистили, и оно… как это там?… оно не цепляло больше за ребра. От тени отца меня тоже освободили – и она перестала давить на затылок. … Лусена? Она, чуткая и заботливая, по-прежнему была рядом… Но я перестал заикаться… Одним словом, листья высохли и уплыли… Но, похоже, стоило тщательно вспоминать и перепросматривать. Хотя бы из-за этой старой колдуньи. XVI. Ты только не смейся, Луций. Ныне ее бред мне уже не кажется таким безумным, каким казался в четырнадцать моих лет, возле гельветского кладбища, ночью при серой луне. Начать с того, что род Понтиев, как мне удалось выяснить, действительно ведет свое начало от некоего самнитского царя-звездочета, которого, по одной из версий, звали чуть ли не Атием. Одной из его жен – у древних самнитских царей их было, как правило, несколько – женой его, я говорю, была какая-то рабыня, имени которой сейчас никто уже и не вспомнит. Далее. Если я, Луций Понтий Пилат, чрезвычайный и полномочный префект божественного римского императора Тиберия, близкий соратник и преданный товарищ могущественного Луция Элия Сеяна, если я, дальний потомок короля-звездочета и рабыни, прикажу в подчиненной мне провинции назвать какую-нибудь из пыльных горок моим славным именем… Полагаю, что назовут. И многие прихлебатели кинутся называть радостно и благодарно… Славы у меня уже сейчас достаточно. Особенно если вспомнить, что двадцать лет назад я был жалким заикой, сыном «предателя отечества» и пасынком бывшей иберийской рабыни… И кто знает, какая слава ждет меня впереди?… Наконец, самое, вроде, бредовое и самое страшное: «На небо посягнет». «Звезду погасит, с востока и с севера пришедшую». «Бога не узнает». «Злобный жрец потребует крови». «В жертву богу бога принесет»… |