Онлайн книга «Торжество возвышенного»
— Нет… нет… Исключено, чтобы в театре что-то заподозрили. — Но я. Войди в мое положение. Не бросай меня… — Все проще, чем ты себе придумала. Ничего страшного не произошло. Подумай хорошенько ради работы и своего будущего. Забудь, что было. Вспоминать это бессмысленно. Он каменный. Я ненавижу его так же сильно, как и люблю. Брошенная, одинокая, я мучаюсь. Тетя когда-нибудь догадается, почему мне плохо… Чего я прошу у этого безбожного мира? * * * Когда стемнело, я пошла в арт-кафе. Заметив Фуада Шельби, курящего кальян, направилась к нему. Он не ожидал, что я приду, и привстал, приветствуя. Пригласил меня сесть и сказал: — Надо было навестить вас, у меня столько забот, будь они неладны! Я ответила, не придавая значения: — К нам никто не зашел… но это не важно. Я пришла, потому что после исчезновения Аббаса не могу найти себе места… Он улыбнулся и сказал: — Нет повода волноваться, дело ясное. Он скрылся от любопытных глаз — и правильно сделал. Вероятно, он готовит новую пьесу… — Разве не следовало нам сообщить? — Прости ему это. Не волнуйся. Твою красоту ничто не омрачит, Халима. Как дела у Карама? — Этот змей все еще отравляет людям жизнь… Он рассмеялся — его смех действовал мне на нервы, и я ушла из кафе. На этот раз я решилась, набралась смелости и направилась в театр. Я попросила директора принять меня и вошла в кабинет. Та же комната. Тот же кожаный диван. Тот же человек. Нет… другой. От того осталась только трусость. Похоть так же состарила его, как нас состарила неволя. Кто из них двоих виноват в моем несчастье больше? Он встал, чтобы поздороваться… Закричал: — Привет! Привет! Рад видеть тебя в добром здравии! Я высмеяла его слова, присаживаясь: — В добром здравии?!. — Как и следует быть матери успешного драматурга! — Пока он вызывает у меня только беспокойство. — Нет причины для тревоги. У меня приятная новость. Он звонил мне… Я обрадовалась и перебила: — Где он? — Не знаю. Он хранит это в секрете. Пусть, если хочет. Важно, что он приступил к сочинению новой пьесы. — Он оставил свою работу? — Да… Это опрометчиво, но он верит в свои силы, и я его поддерживаю. — Почему он не удосужился позвонить мне? — Он не хочет, чтобы его расспрашивали о пьесе. Я так понимаю ситуацию. — Но сплетничают… Что ты думаешь об этом? — Пьеса — это произведение искусства. А искусство есть вымысел, какие бы факты оно не предоставляло! — Но люди подумают… — Зрители ничего не поймут из всего этого. Вздор! Если бы только Тарик не дурил. Я перебила его: — Его враг. Будь он проклят! — А теперь, прошу тебя, успокойся. * * * — Я слышал, что Карам Юнес просит твоей руки. — Да. — Дело можно поправить… — Нет… Мне противна эта ложь. — Ты признаешься ему? — Думаю, это лучше всего. — В наше время, пропитанное подлостью, ты исключение среди девушек. Ты и правда все ему расскажешь? — Это не важно. — Лучше тебе этого не делать… * * * Я зашла в буфет. Дядюшка Ахмед воскликнул, завидев меня: — Молодец, что пришла. Я молча села напротив него. Он принялся готовить мне сэндвич и чай. Из всех нас поздравили только Ахмед Бургуль и Умм Хани. На меня нахлынули воспоминания, связанные с этим местом. Чай, сэндвич и ухаживания. И дудочка, надрывающаяся в аду. Как капли чистого дождя на навозную кучу. Дядюшка Бургуль сказал: — Успех Аббаса — настоящая удача, в утешение за прошлое. Я сказала с сожалением: — Он бросил нас, не сказав и доброго слова. — Не переживай, никто же вокруг не волнуется. — А Тарик Рамадан?! — Он полоумный! * * * Новое жестокое испытание. Была решимость признаться, но от страха в последний момент я потеряла дар речи. Я чиста и невинна, ненавижу обманывать, но страх сковал мне язык. Карам кажется мне образцом серьезности и любви. Потерять его? Я молчала до последнего, пока не стало пути назад. Мне было страшно стоять перед ним обнаженной, взволнованной и униженной. Я начала тихо говорить. Я слаба, я заплакала. Напряженная, унизительная, голая правда встала между нами. Я тихо произнесла: — Я виновата… Не смогла сказать тебе раньше… Его взгляд застыл в задумчивости. Чего я боялась, то и случилось. Я выговорила: — Я боялась потерять тебя. Поверь, меня изнасиловали… Опустила глаза в пол, сгорая от волнения. Что-то произнесла, и он что-то ответил, слова расплавились в пламени боли. Однако его голос отдавался глубоко в моем сознании: — Мне нет дела до прошлого… Я заплакала еще сильнее. Неожиданно меня словно озарило восходящим солнцем. Я сказала, что он благороден, и я посвящу себя тому, чтобы сделать его счастливым. Прошептала, утирая слезы: — Как же легко пропасть невинному человеку… * * * Как теснит грудь… я возвращаюсь к нему. Вошла в лавку и села. Скажу ему только, что виделась с Фуадом Шельби, но не больше. Я не доставлю ему удовольствия. Он не любит Аббаса. Притворяется, что это его не касается. Если б он страдал, как я. Мы торгуем удовольствием, а наше единственное развлечение — обмен оскорблениями. * * * Я падаю все ниже и ниже. Новое зло сотрясает дом. — Опиум — адская вещь, ты угробишь себя! — Спасибо ему в любом случае. — Ты слишком быстро отдаляешься от этого мира. — Еще раз ему спасибо! — Я выбиваюсь из сил. А как же Аббас, ты же любишь его? Он продолжил отпивать из стакана черный чай, не замечая меня. — Одной моей зарплаты мало, чтобы покрыть расходы на хозяйство. — Ты сдаешь комнату Рамадану. — Этого не хватает, все словно взбесились… Теперь я знаю тебя, поэтому боюсь. Ты не такой, каким я тебя представляла в самом начале. Ты растерял все, даже ту силу, которой так гордился. Мы разошлись по отдельным комнатам. Любви нет, в доме — пусто. Ты, ты, остался только ты, Аббас. Не слушай, что говорит отец… Не верь ему, он болен. И к лучшему, что ты один-единственный. С тобой Бог. В нем все. Будь ангелом. Пусть твоими друзьями будут учитель, книга и театр. Будь моим сыном и сыном других добрых людей. Ты — единственный луч света в этом доме, погруженном во тьму. Будь единственным во всем… |