Онлайн книга «Торжество возвышенного»
Мать вызвалась отнести ему пьесу. Через две недели она принесла ее обратно со словами: — Не думай, чтобы первую же твою пьесу приняли. Но ты обязательно должен продолжать писать. Я расстроился, но не отчаялся. Как мог я отчаиваться, когда на театр была моя единственная надежда? Однажды в читальном зале я столкнулся с уважаемым Фуадом Шельби. Он пожал мне руку. Я напомнил ему о себе, и он был рад меня видеть. Ободряемый его добрым расположением, я спросил: — Как мне написать приличную пьесу? Он удивился: — Тебе сколько лет? — Идет шестнадцатый. — В каком ты классе? — В следующем году перехожу в старший класс. — Не хочешь подождать, пока закончишь образование? — Я чувствую в себе способность к драматургии. — Но ты еще не знаешь жизни! — У меня есть о ней серьезное представление. Он спросил меня, улыбнувшись: — Какой ты ее видишь? — Жизнь — это борьба духа с материей. Он улыбнулся еще шире: — А смерть, какую роль она играет в этой борьбе? Я заявил уверенно: — Это абсолютная победа духа! Он похлопал меня по плечу и сказал: — Если бы все было так просто! Тебе еще опыта набираться и набираться. Исследуй, чем живет народ, что его волнует. Советую тебе погрузиться в водоворот жизни и подождать хотя бы лет десять. Его слова повергли меня в еще более глубокое одиночество, чем раньше. Он думает, я стою в стороне от жизненных событий. Будто он не знает, что творится у нас дома. Разве ему не известно, что при созревании дух вступает в противоречие с плотью? Борьба возвышенного с похотью никогда не прекратится. Борьба поэзии безумных с Хаямом. Борьба образа Тахии в голове мечтателя с реальной женщиной, развратничающей в комнате наверху. Борьба белых облаков с комьями грязи… * * * Странные вещи творятся в зале, по соседству с комнатой Тарика. Старая мебель из него была распродана, на распродаже куплена новая и красивая. В центре поставили зеленый стол, кафельный пол накрыли большим ковром, вдоль большой стены установили буфет. Подозрительные приготовления. Я спрашиваю у матери, и она объясняет: — Отец готовит зал для вечерних встреч с друзьями, так делают все мужчины. Я с подозрением посмотрел на нее, упоминание об отце не внушает мне уже ничего, кроме опасения. Она сказала: — Они будут собираться после закрытия театра. У меня вошло в привычку прятаться в темноте своей комнаты и наблюдать оттуда. Все происходящее в нашем доме видится в настоящем свете только из темноты. Приятели явились далеко за полночь. Я видел, как они стекались: сначала отец, потом аль-Хиляли, Исмаил, Салем аль-Агруди, Фуад Шельби, Тарик, Тахия. В темноте она проскользнула на верхний этаж. Они расселись вкруг стола и раздали карты. Эту азартную игру я видел в театре. Театральные трагедии со своими героями и жертвами перебираются в наш дом. На сцене эти люди противостоят друг другу, а здесь они стоят единым строем на стороне зла. Они — актеры. Даже критик — тоже артист. Нет ничего более правдивого, чем ложь. Если случится потоп, только мы с матерью будем достойны взойти на ковчег. Эти перемены не наших рук дело. Даже мать готовит закуски и выпивку. Я говорю ей: — Тебе не следует обслуживать этих мерзавцев. Она говорит, как бы извиняясь: — Они мои коллеги, а я — хозяйка дома. — Какого дома? Это притон и картежный клуб. Она с сожалением произносит: — Я так хочу сбежать. Вот если убежать вместе с тобой. Но что мы будем делать? Я говорю со злостью: — Поэтому я и ненавижу деньги! — Без них не обойтись. Вот, в чем беда. В любом случае, вся надежда на тебя… * * * Что же хорошего? Что же хорошего в ничегонеделании? Работает только воображение. А ему место в театре. Дом стал добычей в руках мерзавцев. Моя юность не принимается в оправдание. Это бессилие. Победа, как новостная строка, пробежала мимо. К жизни своих сверстников я мог быть причастен только в фантазиях. Красивые слова застывают в картинках, не превращаясь в поступки. Они танцуют танец смерти, а я аплодирую им с трибуны. Фуад Шельби и Доррия пришли, чтобы поворковать в третьей комнате под рамкой, завещанной моим дедом, в которую вписаны слова «Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного». Я сказал матери: — Шельби и Доррия тоже. Мы должны уйти. Она, с покрасневшими глазами, ответила: — Не раньше, чем ты сможешь это сделать. — Я задыхаюсь. — Я тоже. Мне еще хуже. — Во всем этом виноват опиум? Она промолчала. Я сказал: — Может быть, это было следствием, а не причиной. — Твой отец сумасшедший. Потом еще, приглушенно: — А я виновата в том, что доверилась ему. — Я хочу убить его. Она взяла меня за руку и прошептала: — Ты должен с головой уйти в учебу, ты остался последней надеждой… * * * Огненная ночь, которая выжгла последний зеленый побег. Из темноты я увидел Сархана аль-Хиляли, спускающегося по лестнице неровным шагом. Волосы всклокочены, в глазах помутнение, охваченный слепой горячкой. Почему в разгар игры он вышел из зала? На шум из своей комнаты выглянула мать. А я думал, что она наверху. Мать остановилась с ним под лестницей. О чем они перешептывались, мне не было слышно. Она вошла в свою комнату, он бросился за ней. Я подскочил, но не двинулся с места. Мне было важнее узнать правду, чем предупредить ее. И моя мать тоже? Несколько минут я ничего не видел перед собой. Это край, за которым — пустота. Мир раскололся и разразился дьявольским смехом. Я кинулся в зал, из него в комнату и утонул во мраке. Включил свет, но никого не нашел. Погасил свет, вернулся в зал и включил свет там. От растерянности я застыл на месте. Вдруг я услышал, как по лестнице спускается отец. Он поравнялся со мной и строго спросил: — Что тебя разбудило? Я ответил, сам не зная, что несу: — Вдруг бессонница… — Ты видел Сархана аль-Хиляли? — Если его нет наверху, значит, он ушел из дома. — Когда? — Не знаю. — Мать видела его? — Не знаю. Я вернулся в свою комнату. Встал как вкопанный, обуреваемый безумными мыслями. Я не заметил, как прошло время, — очнулся от шума шагов уходящих. В зале остались только отец с матерью. Я прилип ухом к замочной скважине, чтобы разобрать голоса. Я услышал, как он спросил ее: |