Онлайн книга «Семья Мускат»
В Люблине все евреи, за исключением Асы-Гешла, сошли, а в вагон набились солдаты с винтовками, патронами, вещевыми мешками. Поезд стоял долго. По соседнему пути медленно прогромыхал длинный состав. Теплушки были набиты солдатами. Высокий солдат в длинной, до пят, шинели и в сапогах со шпорами завел с Асой-Гешлом разговор: — Куда едешь? — На призывной пункт. Солдат хмыкнул: — Какой из тебя воин! — Если возьмут, буду воевать. — Брось! Где ты видел еврея в шинели? Они прячутся у своих баб под юбками. — И он хрипло расхохотался. — Эй, браток, угости-ка его свининкой, — предложил другой солдат маленького роста. — А это мысль. — Солдат достал из кармана колбасу, отрезал кусок и протянул Асе-Гешлу: — На, ешь. — Спасибо, я не голоден. — Вот видишь, боишься. — Он загоготал. — Свинью они не едят — она визжит, — подал голос еще один солдат. — Даже если сдохла? — Ну да, у жида в брюхе. — Тоже скажешь! Аса-Гешл встал и пересел на другое место, в угол. Он поднял воротник, надвинул шапку на лоб и застыл: по его виду трудно было сказать, дремлет он или задумался. «Они убьют меня еще до Рейвица, — размышлял он. — Может, спрыгнуть с поезда, пока не поздно?» И тут поезд тронулся. Чем дальше от Люблина, тем шумнее становилось в вагоне. Солдаты ссорились, кричали, грозили друг дружке штыками. Один попробовал выбросить в окно вещи другого, и тот вцепился в свой мешок обеими руками. Потом начались игры. Одному солдату выпало лечь на скамью ничком, а остальные били его по очереди по заду. Маленький солдатик показал на Асу-Гешла: — Тащите его сюда. — Эй ты, жидяра, играть будешь? — Нет. — Что так? В штаны небось наложил? — Господи, да оставь ты его, чего привязался, — прикрикнул высокий солдат. Он что-то шепнул остальным, и все покатились со смеху. Аса-Гешл покосился на солдат и обнаружил, что они уплетают пирожки, которые дала ему с собой Адаса. Он забился в угол и еще ниже надвинул на глаза шапку. Его бил озноб, волосы стояли дыбом. Все пустое — и поездка на фронт, и крики этих недоумков. За кого он собирается воевать? Что у него общего с этими странами и их конфликтами? Что ему вообще род людской? В Рейвиц прибыли в девять утра, но Асе-Гешлу показалось, что уже полдень. Станция была забита солдатами. У лотков суетились две толстухи. Повсюду стояли козлы с амуницией, шашками и винтовками. В подъехавший на запасной путь товарный поезд украинские крестьяне (Аса-Гешл обратил внимание, что бороды у них такие же, как у евреев) грузили мешки с пшеницей. Были они в овечьих тулупах, в ушанках, ноги обмотаны каким-то тряпьем. Высокий казак в меховой шапке мочился на рельсы у всех на глазах. Крестьянки хихикали. Из-за туч проглядывал белый, будто из жести, солнечный диск. Аса-Гешл вспомнил, что когда-то здесь стояли подводы в ожидании пассажиров в Избицу, Красностав, Янов. Теперь ни одной подводы не было и в помине. Откуда-то появился высокий, рябой еврей с острой бородкой, большими печальными глазами, с мешком за плечами. — Куда тебе? — спросил он Асу-Гешла, подойдя. — В Янов. Но я не вижу ни одной подводы. — Пойдем-ка лучше со мной в город. А то еще, не дай Бог, покалечат тебя здесь. Аса-Гешл подобрал свой саквояж и отправился вместе с рябым в город. 2 После принятия присяги рекруту, по правилам, разрешалось вернуться домой, где он мог находиться до призыва. За это время рекруты имели возможность проститься с родными, собрать вещи, которые им понадобятся в армии, привести в порядок дела. Однако в этом году командующий Яновским воеводством приказал, чтобы рекрутов-евреев сажали на это время в городскую тюрьму из-за того, дескать, что многие из них становятся дезертирами. Камера, куда попал Аса-Гешл, находилась на втором этаже. По углам стояло несколько лежанок, на подоконнике зарешеченного окна лежали куски клейкого хлеба. Аса-Гешл выглянул в окно. Выходило оно на большой двор, где работали австрийские военнопленные, небритые, грязные, в тяжелых башмаках и рваной форме. Говорили пленные и по-немецки, и по-венгерски, и по-боснийски. Они копали ямы, дробили камни, таскали носилки с песком и гравием. Сторожили их русские солдаты с винтовками с примкнутыми штыками. Аса-Гешл хотел было растянуться на одной из лежанок, но все они были заняты. Два парня, один светловолосый, другой смуглый, играли в карты. Какой-то рекрут раздавал табак, который извлекал из сапога. Между рекрутами и заключенными сразу же возникла перепалка. Один из заключенных в залатанном пиджаке, рубашке с открытым воротом и в заляпанных тестом штанах толкнул Асу-Гешла в плечо: — Эй ты, чего застыл? Жестянка имеется? — Не понимаю, что вы имеете в виду. — Деньги! Деньги! — пояснил заключенный и провел большим пальцем по указательному. — При обыске у меня все отобрали. — Покажь копыта. — И он ткнул пальцем на сапоги Асы-Гешла. Бледный юнец за него вступился: — А ну отстань от него! — А если не отстану? — Если не отстанешь, братишка, я тебе мозги вышибу! — И, поднявшись со скамьи, бледный юнец сунул кулак заключенному под нос. Тот замахнулся в ответ: — Больно смелый, а? — Эй, ребята, об чем спор? — Эти слова принадлежали высокому, широкоплечему заключенному, косой сажени в плечах; он сидел и чистил ногти перочинным ножом. На его клетчатой рубахе отсутствовали все пуговицы, кроме одной, самой верхней, перламутровой. Над губой топорщились редкие усики. — Этот тип хочет отобрать у парня сапоги, — пожаловался ему бледный юнец. Великан с осуждением покачал головой и повернулся к Асе-Гешлу: — Откуда ты взялся, юноша? — Из Варшавы. — Из Варшавы, говоришь? И где ты там жил? — На Свентоерской улице. — Пойди сюда. Пока я здесь, варшавянину бояться нечего. Тут же выяснилось, что несколько заключенных, переведенных в эту тюрьму из Люблина, родом из Варшавы. Они окружили Асу-Гешла, расспрашивая его про Городской рынок, Крытый рынок Янаса, про Ратушу и Старый город. Заключенный, который попытался отобрать у Асы-Гешла сапоги, вдруг припомнил, что в Варшаве, где-то на улице Святого Бонифация, у него живет мать. Кто-то спросил, не хочет ли Аса-Гешл закурить, но Аса-Гешл от папиросы отказался. — Стрельбу-то слыхать, а? — Да, ночью. — Гады эти русские, да? Аса-Гешл отошел в угол камеры и сел на пол. Прошлую ночь он не сомкнул глаз, с раннего утра пришлось ждать на призывном пункте. Он откинулся на стену и впал в забытье. До последней минуты он надеялся, что произойдет чудо и он спасется. Он так волновался, что поклялся самому себе: если выживу, раздам нищим восемнадцать рублей. Какие только сны ему не снились, какие предчувствия его не посещали. Но высшие силы, по всей видимости, спасать его не желали. |