Онлайн книга «Кучум»
— Зачем так говоришь, — обиделся тот, быстро снимая и пряча за спину злосчастный венец, — мне его царь носить доверил, чтоб видно было всем, кто государством правит. — Это ты-то правишь?! Ты?! Морда татарская! Моя бы воля, так я тебе псарней собственной не доверил управлять, — вкладывая все возможное презрение в свои слова, двинулся на Симеона царевич. — Но, но, — попятился тот, — не балуй, а то стрельцов позову и царю пожалуюсь, как ты говоришь нехорошо. — Зови, зови своих стрельцов! Поглядим, что они сделают мне. А?! Испужался! А ну, отдавай сюда венец, я его в свои покои снесу, — он протянул руку, придерживая другой длинную саблю, висевшую на боку. Симеон Бекбулатоввич не на шутку струхнул и попятился в сторону двери, надеясь, верно, спастись бегством от расшумевшегося царского сынка, чей крутой нрав (а уж нравом он точно в батюшку пошел) был всем хорошо известен. Не известно, чем бы все закончилось, но тут дверь вновь открылась и в залу робко вошел младший сын царя Федор Иоаннович. На его бледном, еще безусом лице блуждала застенчивая улыбка, и занят он был какими-то своими потащенными мыслями, не сразу разобрав, что происходит. Но, увидев испуганно пятившегося к нему Симеона Бекбулатовича с зажатым в руке золотым венцом и приступающего старшего брата, все понял и бросился вперед, выставив руки, заговорил тихим, но очень чистым голосом: — Братец, опять ты донимаешь бедного нашего Симеона Бекбулатовича. Ему батюшка такое дело доверил, такое дело… — он внезапно смешался, словно забыв, о чем же он хотел сказать, вновь обвел взглядом залу и, проведя тонкой рукой по лбу, закончил, — искал посла английского, да не нашел… А он сказывал, мол будет здесь с утра. Не было? — вопросительно глянул по сторонам, словно посол мог укрыться за лавкой или огромным шкафом с серебряной посудой. — Зачем тебе посол тот надобен? — ворчливо проговорил Иван, делая вид, будто забыл про свою ссору с Симеоном Бекбулатовичем. — Хотел у него порошок попросить… — Вот те на… Наша телятя бодаться вздумала? — своей насмешливостью Иван пытался уколоть младшего брата. — Отравить кого вздумал? Уж не меня ли? — Что ты, братец! Посол говорил мне, будто есть такой порошок, который всех людей счастливыми делает. А травить… — лицо Федора при этом исказилось судорогой, пробежавшей по губам, — этого и в мыслях никогда не держал. Как можно человека жизни лишить… — Как, говоришь?! — Иван захохотал громко и несдержанно, показывая всю неприязнь к Федору. — Или ни разу на казнях не был? Не видел, как жизней лишают? Бжик, и все! — и он провел ребром ладони по горлу. Симеон Бекбулатович меж тем незаметно подошел к сундуку и, осторожно приоткрыв его, просунул вовнутрь злосчастный венец. Иван повернулся на скрип открываемой крышки, хотел чего-то сказать, но лишь махнул рукой, скорчил презрительную гримасу, и подойдя к Федору, взял его за локоть, повел к двери. — Куда ты меня ведешь, брат? — попытался тот вырваться. — Ты ж англичанина Сильверста хотел найти, вот и пошли. Мне он тоже по делу нужен, — и вывел слегка упирающегося Федора из залы, метнув на прощание взгляд, полный злобы, Симеону Бекбулатовичу и даже подмигнул ему. Касимовский царевич, оставшись один, выпустил воздух, тряхнул головой, словно наваждение отогнал, и со стоном опустился на помост возле царского кресла. — За что он меня так не любит? — спросил, ни к кому не обращаясь. — Зачем такие плохие слова говорит? Зачем глядит так? — и вдруг соскочив, топнул короткой ногой, завизжал дико с подвыванием: — Убью! Зарежу! На плаху пошлю! Пусть только уедет царь из Москвы, я им всем покажу! На его голос в дверь сунулся дьяк Андрей Клобуков и с изумлением уставился на кричавшего. — Тут вот купцы ждут, — проговорил негромко. — Какие там купцы? Кто велел? — Так сами же и приглашали купцов с Твери. Велели сегодня с утра пожаловать, — Клобуков стоял на пороге и не входил в покои, показывая тем самым, что его дело сторона, как скажут, так и исполнит. Царь Иван Васильевич приставил его к Симеону Бекбулатовичу, строго наказав сообщать ему самолично обо всем, что тот будет говорить, кого принимать, и доносить немедля. Однако царь не объяснил, как звать касимовского царевича, по какому титулу величать перед послами, купцами и другим разным людом. Поэтому дьяк исхитрялся говорить с царевичем вообще без титула. Хуже приходилось, когда он вводил послов в палату и должен был при этом громко объявлять не только имя, но и титул царя. Но и тут хитрый дьяк нашел выход. Впуская послов, он объявлял: "Прибыл такой-то…" — и тут же скрывался за дверью, предоставляя послам догадываться самим, кто перед ним находится на царском троне. — А-а-а, — вспомнил, или только сделал вид, что вспомнил, Симеон, — проси, проси, давно жду. "Ну и дурак, — подумал Клобуков, — давно ждет. Разве может царь московский давно ждать. То его ждут, а не он", — и распахнул широко дверь перед купцами. Тех было трое — из Твери и Торжка — торговые люди. Они приехали жаловаться на утеснения своего посадника и даже не ожидали, что могут столь быстро попасть к царю. Другие болтали, будто по полгода сидят, в приказе дожидаясь, проедая кучу денег по московской дороговизне и еще поднося дьякам и приказным разные подарки. А тут… вчера пришли, а сегодня их царь принял. "Ну и дела", — крутили они головами. Войдя в палату, упали на колени, дружно стукнувшись лбами о большой, смягчающий удары красный ковер. Потихоньку подняли головы и обомлели, перед ними стоял не царь, а узкоглазый и кривоногий самый настоящий татарин. Они соскочили с колен, стали оглядывать залу, но никого более не найдя, спросили: — А царь-батюшка где-кось будет? Мы до него… — Я царь и есть, — ответил татарин. Купцы переглянулись, но деваться было некуда и они обсказали свое дело, приведшее их в Москву. Татарин выслушал и крикнул дьяка. — Пиши мою грамоту, — объявил ему. Клобуков послушно вынул перо, чернильницу, достал чистый лист и пристроился у небольшого стола. — Велю я, Симеон, царь московский, купцам тверским урону никакого не чинить, а коль они мне сызнова пожалуются, то обидчика ихнего велю сечь плетьми до смерти, — продиктовал Симеон Бекбулатович. Андрей Федорович быстро и скоро записал сказанное, посыпал грамоту песком, стряхнул, дунул для верности и подал на подпись. Когда обескураженные купцы вышли из Кремля, держа в руках грамоту, вновь переглянулись, перекрестились истово на купола церквей, и самый пожилой Савелий Карнаухов зашептал: — Подменили царя-то… Точно говорю — подменили татарином. — А взаправдашний где теперь? — спросил Фрол Нестеров, державший на тверских базарах кожевенные ряды, и самый состоятельный из них. — Слышал я, будто нашенского царя в бочку засадили, да за море свезли к иноземцам… — Дома чего говорить будем? |