Онлайн книга «Феномен 1825 года»
|
– Почему надо? Да говорите же! Что вы мямлите, черт бы вас побрал! – закричал Голицын в бешенстве. – Послушайте, Голицын, – проговорил Оболенский, все еще не поднимая глаз. – Сейчас вместе умрем. Не сердитесь же, голубчик, что не умею сказать. Я ведь и сам не знаю, а только так надо, иначе нельзя, если мы с Ним… – С кем? – Его забыли? – поднял глаза Оболенский с тихой улыбкой, а Голицын глаза опустил. Внезапная боль, как острый нож, пронзила сердце его. Все та же боль, тот же вопрос, но уже обращенный к Другому: «С Ним или против Него?» Всю жизнь только и думал о том, чтобы в такую минуту, как эта, быть с Ним; и вот наступила минута, а он и забыл о Нем. – Ничего, Голицын, все будет ладно, все будет ладно, – проговорил Оболенский. – Христос с вами! Христос с нами со всеми! Может быть, мы и не с Ним, да уж Он-то наверное с нами! А насчет атаки, – прибавил, помолчав, – небось, ужо пойдем в штыки, не струсим, еще посмотрим, чья возьмет!.. Ну а теперь пора и на фронт: ведь какой ни на есть, а все же диктатор! – рассмеялся он весело и побежал, махая саблей. И все – за ним. Добежав до фронта, увидели скачущего со стороны батареи генерала Сухозанета. Подскакав к цепи стрелков, он крикнул им что-то, указывая туда, где стоял государь, и они пропустили его. – Ребята! – заговорил Сухозанет, подъехав к самому фронту московцев. – Пушки перед вами. Но государь милостив, жалеет вас, и если вы сейчас положите оружие… – Сухозанет, где же конституция? – закричали ему из каре. – Я прислан с пощадою, а не для переговоров… – Так убирайся к черту! – И пришли кого-нибудь почище твоего! – Коли его, ребята, бей! – Не троньте подлеца, он пули не стоит! – В последний раз говорю: положите ружья, а то палить будем! – Пали! – закричали все с непристойным ругательством. Сухозанет, дав шпоры лошади, повернул ее, поднял в галоп – толпа отшатнулась – он выскочил. По нем сделали залп, но он уже мчался назад, к батарее, только белые перья с шляпного султана посыпались. И Голицын увидел с восторгом, что Оболенский тоже выстрелил. Вдруг на левом фланге батареи появился всадник на белом коне – государь. Он подскакал к Сухозанету, наклонился к нему и сказал что-то на ухо. Наступила тишина, и слышно было, как Сухозанет скомандовал: – Батарея, орудья заряжай! С зарядом-жай! – Ура, Константин! – закричали мятежники неистово. В белесоватых сумерках затеплились рядом с медными жерлами пушек красные звездочки фитилей курящихся. Голицын смотрел прямо на них – прямо в глаза смерти, – и старые слова звучали для него по-новому: «С нами Бог! С нами Бог! Нет, Каховский неправ: будет революция в России, да еще такая, какой мир не видал!» Глава девятая
«Ежели сейчас не положат оружия, велю стрелять», – сказал государь, посылая Сухозанета к бунтовщикам. – Ну что, как? – спросил его, когда тот вернулся. – Ваше величество, сумасбродные кричат: конституция! Картечи бы им надо, – повторил Сухозанет слова Бенкендорфа. «Картечи или конституции?» – опять подумал государь, как давеча. Сухозанет ждал приказаний. Но государь молчал, как будто забыл о нем. – Орудия заряжены? – спросил наконец, выговаривая слова медленно, с трудом. – Так точно, ваше величество, но без боевых зарядов. Приказать изволите – картечами? – Ну да. Ступай, – ответил государь все так же трудно-медленно. – Стой, погоди, – вдруг остановил его. – Первый выстрел вверх. – Слушаю-с, ваше величество. Сухозанет отъехал к орудиям, и государь увидел, что их заряжают картечами. Прежний страх исчез, и был новый, неведомый. Он уже за себя не боялся – понял, что ничего ему не сделают, пощадят до конца, – но боялся того, что сделает сам. Увидел Бенкендорфа, подъехал к нему. – Что же делать, что же делать, Бенкендорф? – зашептал ему на ухо. – Как что? Стрелять немедленно, ваше величество! Сейчас в атаку пойдут, пушки отнимут… – Не могу! Не могу! Как же ты не понимаешь, что не могу! – Чувствительность сердца делает честь вашему величеству, но теперь не до того! Надо решиться на что-нибудь: или пролить кровь некоторых, чтобы спасти все, или государством пожертвовать… Государь слушал, не понимая. – Не могу! Не могу! Не могу! – продолжал шептать, как в беспамятстве. И что-то было в этом шепоте такое новое, странное, что Бенкендорф испугался. – Успокойтесь, ради бога, успокойтесь, ваше величество! Извольте только скомандовать – я все беру на себя. – Ну ладно, ступай. Сейчас… – махнул рукой государь и отъехал в сторону. Закрыл на мгновение глаза – и так ясно-отчетливо, как будто сейчас перед глазами, увидел маленькое голенькое Сашино тело. Это было давно, лет пять назад, в грозовую душную ночь, в Петергофском дворце, в голубой Сашиной спальне. Зубки прорезались у мальчика; он по ночам не спал, плакал, метался в жару, а в эту ночь уснул спокойно. Alexandrine подвела мужа к Сашиной кроватке и тихонько раздвинула полог. Мальчик спал разметавшись; скинул одеяльце, лежал голенький – все розовое тельце в ямочках – и улыбался во сне. «Regarde, regarde le donc! Oh, qu'il est joli, le petit ange!» [18] – шептала Alexandrine с улыбкой. И штабс-капитан Романов тоже улыбался. «Что это я? Брежу? С ума схожу?» – опомнился. Открыл глаза и увидел генерала Сухозанета, который уже в третий раз докладывал: – Орудья заряжены, ваше величество. Государь молча кивнул головой, и тот опять, не получив приказаний, отъехал к батарее в недоуменье. «Господи, спаси! Господи, помоги!» – попробовал государь молиться, но не мог. – Пальба орудьями по порядку! Правый фланг, начинай! Первое! – вдруг закричал с таким чувством, с каким боязливый убийца заносит нож: – не для того чтоб ударить, а чтобы только попробовать. – Начинай! Первое! Первое! Первое! – прокатилась команда от начальника к начальнику. – Первое! – повторил младший – ротный командир Бакунин. – Отставь! – крикнул государь. Не смог ударить – нож: выпал из рук. И через несколько секунд опять: – Начинай! Первое! И опять: – Отставь! И в третий раз: – Начинай! Первое! Как будто исполинский маятник качался от безумья к безумью, от ужаса к ужасу. |