Онлайн книга «Братья и сестры по оружию. Связные из будущего»
— Черт, да где он, монастырь-то? — Тут рядом, отсюда не видно. За взгорком. Пять минут. — Врешь. — Ну, десять минут. Хоть до поворота дотащи. — Вот ты, Мотя, приставучая. Ты почему ночью про Чоботко не сказала? — Оно мне надо? Я, может, попрощаться зашла, а вы лезете… — Вот дура. Сидела бы в своем госпитале. Или там заняться нечем? Выдра напомаженная. — Пасть заткни! — взорвалась докторша. — Что вы все понимаете?! Я свой долг до конца выполню. А попрощаться я по-человечески должна. И пусть меня красивой запомнит. Люблю я его. Понятно? — Не ори. Лучше автомат мне поправь. Ты, Мотя, сдержаннее должна быть, раз партийная. — Не смей меня Мотей называть! Не терплю! Я Володечке позволяла. А ты не смей! Урка долговязая. — Ого. И как вас именовать? Товарищем лейтенантом медицинско-фельдшерской службы с венерическим уклоном? — Военврач Танкова. Матильда Захаровна. Так по документам. Смеяться у Кати сил уже не было, только с шага сбилась и чуть в воронку не съехала. — Тьфу, понарыли фрицы. — А нечего ухмыляться. Неси давай. — Несу. А ты давно Матильдой заделалась? — В Ленинграде. Когда училась. Муж дразнил. — Ничего себе. У нас и муж имеется? — И двое детей! — с вызовом изрекла медицинская Матильда, поправляя съезжающую на нос каску. — Я от Володечки не скрывала. Что, завидно? — Да не то чтобы очень. У меня муж погиб. — Война, — вздохнула Мотя-Матильда. — А мой воюет. На флоте. Они наконец выбрались на дорогу. Впереди торчала уткнувшаяся колесом в воронку трехтонка. Мотор еще постукивал. — Это, кажется, пограничников машина. Они к нам частенько заезжали. Шофер такой усатый, — докторша завертела головой. — Куда он делся? — Слушай, — Катя перевела дух, пытаясь удержать непомерно отяжелевшего Окуня, — ты машину водить умеешь? — Я?! — изумилась Мотя-Матильда. — Понятно. Давай-ка попробуем цивилизованную механизацию применить. С машинами Катя не слишком-то дружила. В Москве водить авто считала чистым безумием. Но были когда-то и иные времена. Домик в лесу, пустынное шоссе до ближайшего городка. Один водитель на десять километров, да и тот безупречно аккуратный. Заграница, одним словом. Владела тогда будущий сержант Мезина подержанным, но тщательно ухоженным джипом-«индейцем». В университет ездила. Недолго, правда. Сейчас, запрыгивая на продавленное, в каплях крови и осколках разбитого лобового стекла, сиденье, Катя мельком глянула на часы. 5.32. Не выдерживает сейчас 386-я. Слишком много у них парней необстрелянных, без опыта. Маршевое пополнение, недавно перебросили с Кавказа. А здесь, под непрерывным обстрелом и бомбежками, дрогнули. Попятятся на Гору и дальше, к Английскому редуту Виктория. На плечах нашей пехоты немцы взлетят на Гору, развернутся, втащат пушки. Тщетно комдив 386-й будет пытаться ударить во фланг. Последний резерв — химическая и разведрота уцепятся за гребень, но будет поздно. Трехтонка не подвела. Правда, с коробкой передач разобраться до конца не удалось, но машина выползла из воронки. Катя выпрыгнула из кабины. — Послушай, Мезина, кузов, кажется, минами гружен, — неуверенно сказала Мотя-Матильда. — Ничего, поместимся. — Так рванет же. — Пусть уж сразу, — брякнула Катя, глядя на мучающегося Окунева. Боец пришел в себя и даже пытался помочь женщинам поднять его в кузов. — Ой, вы только осторожнее! — Мы нежно-нежно, — пообещала Катя. Нежно не получилось. Снова потерял сознание мальчишка. Его уложили среди ящиков. Груза было немного — шесть ящиков 82-миллиметровых мин, столько же с патронами. — Я бойца перевяжу, — сказала Мотя, оценивая пропитавшуюся кровью гимнастерку раненого. Бинта среди красных лохмотьев уже не было видно. — В госпитале. В кабину прыгай! — приказала Катя. «ЗИС» медленно полз среди воронок. Пытаясь разобраться с проклятой коробкой передач, Катя прорычала: — Матильда Захаровна, живо говори, куда мой Чоботко делся? Мне он позарез нужен. — Да откуда я знаю, куда он делся? У нас тогда более-менее спокойно было. Оказали первую помощь и отправили в город. Уж куда его сдали, я знать не могу. Там в очереди на эвакуацию несколько тысяч скопилось. Слушай, ты не знаешь, когда корабли придут? Может, у вас там точные сведенья имеются? От нас, из монастыря, уже третий день раненых не вывозят. Транспорта нет. Не знаешь, когда приказ будет? — Я флотом не командую. Откуда мне знать? Катя знала. В монастыре сейчас расположены 356-й и 76-й «ППГ» Приморской армии. Около пятисот раненых. Эвакуировать их некому и некуда. Кораблей не будет. — Послушай, Мотя. Ты уж прости, что так называю, привыкла как-то. Не обижайся. Я сейчас все равно исчезну. Подскажи, как найти этого Чоботко? Он действительно очень нужен. Не мне. Я, слава богу, никаких личных чувств к этому круглолицему не испытываю. Он командованию потребовался. По очень важному поводу. Можешь помочь? — Ну, может быть, — пробормотала Мотя, борясь со своею непослушной каской, трясло машину зверски. — Ты вроде бы своя, советская. Немцев вон как… порвала. Хотя личность ты очень сомнительная. — Да неужели? — Точно, — Матильда Захаровна насупилась. — Ты наверняка из уголовников. Я вот думаю, ночью ты нас, наверное, втихую подушить могла? — Я своих не душу. — Ладно. Сейчас многие воры и осужденные за Родину кровь проливают. Использует вас командование и правильно делает. Вашего Чоботко я по книге учета могу посмотреть. У нас документация очень даже налажена. Открылось море, постройки монастыря, привольно раскинувшись несколькими ярусами, спускались к обрыву. На повороте что-то под капотом зверски заскрипело. Катя с перепугу изо всех сил вцепилась в эбонитовую баранку. Запросто могли с откоса слететь. Обошлось. Трехтонка проскочила мимо гнезда разбитого счетверенного пулемета, мимо что-то заоравшего часового, вкатилась во двор. Под стеной лежала длинная шеренга накрытых простынями и шинелями тел. Ближайших накрыть не успели, — плоть, бледная и желтоватая, в корках запекшейся крови и обмытая, в тельняшках и выгоревших гимнастерках, обутая и босая. Эти отмучались. Катя отвернулась и заорала пожилому щетинистому санитару: — Помоги спустить! Санитар безмолвно подхватил заскорузлые носилки, подошел. Самокрутку из зубов так и не вынул. Лицо черное, отсутствующее, словно сто лет мертвых и полумертвых по монастырскому двору таскал. Забыл, когда спал, человек. |