Книга Все люди смертны, страница 38. Автор книги Симона де Бовуар

— Мы живем в мире, — снова заговорил Антонио. — В этих словах заключена вся наша история. Мятежи в Милане, войны в Неаполе, бунты в городах Тосканы — мы ни во что не вмешиваемся. Что бы ни происходило в Италии, Кармоны будто не существует. К чему же тогда наши богатства, наша культура и мудрость, если мы торчим на своей скале точно гриб-переросток?!

— Понимаю, — откликнулся я. Я давно уже понял это. — А что даст война?

— Вы спрашиваете?! Мы получим порт и дороги, ведущие к морю. Кармона сравняется в могуществе с Флоренцией.

— Ривель некогда был наш, — заметил я.

— Но на этот раз мы сохраним его за собой.

— Мандзони могущественны. Беглецы не найдут пособников в Ривеле.

— Они рассчитывают на поддержку герцога Анжуйского, — сообщил Антонио.

Кровь бросилась мне в лицо.

— Мы не станем призывать французов на наши земли!

— Почему? Другие прежде звали их. И снова призовут, и быть может, против нас.

— Вот поэтому Италии вскоре не станет. Мы уже не столь сильны, как в прежние времена, — сказал я, положив руку ему на плечо. — Страны, которые мы называем варварскими, растут и крепнут; Франция и Германия зарятся на наши богатства. Поверь мне, наше спасение в единстве, в мире. Если мы хотим, чтобы Италия смогла противостоять грозящим ей нашествиям, нужно укреплять союз с Флоренцией, нужно установить связи с Венецией и Миланом, следует опираться на швейцарских наемников. Если каждый город будет лелеять эгоистические амбиции, Италия пропадет.

— Вы уже сто раз объясняли это, — упрямо заявил Антонио. И гневно добавил: — Но мы останемся союзниками Флоренции лишь при том условии, что по-прежнему будем прозябать в тени.

— Что за беда? — откликнулся я.

— И вы безропотно миритесь с этим — а ведь вы столько совершили ради славы Кармоны?!

— Слава Кармоны не многого стоит по сравнению со спасением Италии.

— Плевать мне на Италию, — отрезал Антонио. — Моя родина Кармона.

— Это лишь один из городов, — настаивал я. — А их столько!

— Вы в самом деле верите в то, что сказали?

— Я так думаю.

— Тогда как вы смеете управлять?! — с жаром воскликнул Антонио. — Что вам делать с нами? Вы чужой в своем городе.

Я молча всматривался в его лицо. Чужой. Он сказал правду. Я уже стал чужим. Для Антонио Кармона была создана по мерке его смертного сердца, он любил ее. Я не имел права препятствовать ему вершить свою человеческую судьбу — судьбу, над которой я был не властен.

— Ты прав, — сказал я. — С этого дня тебе принадлежит власть над Кармоной.

Взяв за руку Беатриче, я повел ее к каскаду. Там, сзади, Антонио неуверенным голосом окликнул меня: «Отец!» — но я не вернулся. Я сел на мраморную скамью рядом с Беатриче.

— Я предвидел, что это случится, — сказал я.

— Я понимаю Антонио, — с вызовом бросила она.

— Вы любите его? — внезапно спросил я.

Ее веки дрогнули.

— Это вам прекрасно известно.

— Беатриче, — промолвил я, — он никогда вас не полюбит.

— Но я, я люблю его.

— Забудьте Антонио. Вы не созданы для страдания.

— Страдание меня не страшит.

— Что за нелепая гордость?! — гневно воскликнул я.

Этот жаждет тревог; она любит страдания. Что за демоны одолевают их?

— Вы что, вечно останетесь той девчонкой, которой нравились лишь запретные игры? К чему требовать ту единственную вещь, которой вам не получить?

— Я ничего не требую.

— У вас есть все, — с горечью произнес я. — Мир велик, и стоит захотеть, он будет ваш.

— Мне ничего не нужно.

Она сидела выпрямившись, чуть напряженно, держа руки на коленях, и я подумал, что ей и в самом деле ничего не нужно; удовлетворенная или разочарованная, она всегда будет верна себе.

Я взял ее за запястье, она удивленно взглянула на меня.

— Забудьте Антонио. Станьте моей женой. Разве вы не знаете, что я люблю вас?

— Вы?!

— Вы полагаете, что я не способен любить?

Она высвободила руку.

— Не знаю.

— Почему я внушаю вам отвращение? — спросил я.

— Я не испытываю отвращения к вам.

— Вы боитесь меня? Считаете меня дьяволом?

Она колебалась.

— Так что?

— Вы не человек! — с внезапным ожесточением бросила она и, окинув меня внимательным взглядом, добавила: — Вы мертвец.

Я схватил ее за плечи, мне хотелось сломить ее, и вдруг я увидал себя в глубине ее глаз: мертвец. Я мертв — как кипарисы, что не ведают ни зим, ни весеннего цветения. Я отпустил ее и молча удалился. Беатриче по-прежнему неподвижно сидела на каменной скамье; она мечтала об Антонио, которого влекла война. А я вновь был в одиночестве.

Несколько недель спустя Антонио с помощью войск герцога Анжуйского овладел Ривелем; во время штурма он был ранен; пока в Кармоне затевали празднества в честь победы, я отправился в Виллану, куда доставили Антонио. Он лежал в постели, бледный, кожа да кости; он был ранен в живот.

— Отец, вы гордитесь мною? — спросил он с улыбкой.

— Да, — ответил я.

Я тоже улыбался, но в груди у меня бушевал вулкан, заливая все пылающей лавой. Всего лишь рана в живот; и двадцать лет забот, двадцать лет надежд пошли прахом.

— В Кармоне гордятся мною?

— Никогда еще нигде в Италии не устраивали празднеств прекраснее тех, что дают в честь твоей победы.

— Если я умру, — выговорил он, — скрывайте мою смерть до тех пор, пока не закончатся праздники. Праздник — это так замечательно!

— Обещаю тебе, — заверил я.

Он смежил веки со счастливым видом. Он умирал удовлетворенный, прославившийся; будто его победа и впрямь была истинной победой, будто само это слово имело смысл. Его будущее не таило угроз; у него больше не было будущего; он умирал, сделав то, что хотел сделать, он навсегда оставался героем-триумфатором.

А мне никогда не покончить с этим, думал я, глядя в добела раскаленное небо.

Я сдержал свое обещание; лишь Беатриче знала, что Антонио умер. Ничего не ведавший радостный люд кричал: «Да здравствует Кармона! Да здравствует Антонио Фоска!» Целых три дня по городским улицам сновали процессии, на центральной площади проходили турнирные поединки, в трех городских церквях разыгрывали мистерии. В церкви Сан-Феличе во время мистерии Пятидесятницы искры, олицетворявшие языки пламени Святого Духа, попали на гобелены, и церковь загорелась, но народ безразлично взирал на пожар. Все пели и танцевали. Площадь с фасадами, затянутыми золотыми полотнищами, озаряли гирлянды фонариков. Бенгальские огни бросали кровавые отблески на мраморные статуи.