Онлайн книга «Голем»
В ней лежали зернышки. Величиной с горошину, красного цвета, с черными пятнышками по краям. Что я должен был сделать с ними? Я смутно сознавал, что на мне лежала огромнейшая ответственность, – ответственность, выходящая за пределы всего земного, – если я сейчас не сделаю все то, что нужно. Две чашки весов – на каждой половина вселенной – колеблются где-то в царстве первопричины, мерещилось мне, – на какую я брошу пылинку, та и опустится. Так вот она, эта страшная напряженность, окружающая меня! – догадался я, – «Не шевели пальцем!» – советовал мне рассудок. – Даже если смерть никогда не придет за тобой и не избавит тебя от этой муки». «Но и этим ты произвел бы выбор: ты, значит, о т к аж е ш ь с я от зерен, – шептало что-то внутри. – Тут нет выхода». В поисках защиты я оглянулся вокруг, не увижу ли знака, указующего, как быть. Ничего. И во мне самом ни решения, ни выбора, – все мертво, – умерло. Жизнь мириадов людей в это страшное мгновение легче пеперышка, – понял я… Уже давно, должно быть, наступила ночь, я не различал стен моей комнаты. Рядом, в ателье, слышались шаги, кто-то передвигал шкапы, выдвигал ящики, со стуком бросал их на пол, – мне показалось, что я узнал голос Вассертрума, произносившего хриплым басом дикие проклятия. Я не стал прислушиваться. Это имело для меня не большее значение, чем шорох мышей. Я закрыл глаза. Длинным рядом потянулись предо мной человеческие лица. Веки опущены… неподвижные мертвые маски… мой собственный род, мои предки. Все одна и та же форма черепа, хотя тип заметно менялся. Предки вставали из могил с волосами, гладко причесанными, распущенными, подстриженными, в париках и в косичках. Века за веками, все ближе ко мне, их черты становились мне все более и более знакомыми, и, наконец, слились в одно лицо…. в лицо Голема, которым и оборвалась цепь моих предков… Затем тьма обратила мою комнату в беспредельное пустое пространство, в середине которого, как я знал, я сижу в кресле. Предо мной снова появилась серая тень с протянутой рукой. Когда я открыл глаза, около нас двумя пересекающимися кругами стояли октоидально какие-то странные существа. В одном круге они были облачены в одежды, отливавшие фиолетовым цветом, а в другом – красно-черным. Люди неведомой расы, высокого роста, неестественно худые. На лица их были наброшены светящиеся покрывала. Усилившееся сердцебиение подсказало мне, что час решения настал. Мои пальцы протянулись к зернам: – тут я увидел, что дрожь пробежала по лицам красноватого круга. Не брать зерен? – дрожь охватила синеватый круг, – я пристально взглянул на человека без головы. Он стоял – в той же позе, неподвижно, как прежде. Даже дышать он перестал. Я поднял руку, все еще не зная, что сделать… ударил по протянутой руке призрака, и зерна рассыпались по полу. На одно мгновение точно электрический разряд отнял у меня сознание, и мне показалось, что я лечу в бездну, – но потом я снова почувствовал себя на ногах. Серая фигура исчезла. С ней и существа красного круга. Синеватые же лица окружили меня, на груди у них были надписи из золотых иероглифов, между поднятыми и сжатыми указательными и толстыми пальцами, точно заклиная, они держали красные зерна, которые я выбил из руки безголового призрака. Я слышал, как снаружи град бил в стекла, и оглушительный гром потряс воздух. Зимняя гроза во всей ее бессмысленной ярости проносилась над городом. С реки сквозь завывания ветра доносились, через равные промежутки времени, глухие пушечные выстрелы, возвещавшие вскрытие льда на Молдаве. Комната пылала в огне беспрерывных молний. Я вдруг почувствовал такую слабость, что у меня задрожали колени, и я должен был сесть. «Будь спокоен, – ясно произнес чей-то голос возле меня, – будь совершенно спокоен, сегодня lelschimurim – ночь защиты». Мало-помалу гроза стихла, и оглушительный грохот перешел в монотонное постукивание града по крышам. Физическая слабость дошла до такой степени, что я смутно, точно в полусне, воспринимал все, происходившее кругом. Кто-то из круга произнес слова: «Тот, кого вы ищите, тот не здесь». Другие ответили ему что-то на непонятном мне языке. Затем тот же голос произнес какую-то фразу, в которой было имя «Henoch», но остального я не понял. Шум трескающегося льда, доносимый ветром, был слишком оглушителен. Потом один из круга выделился, подошел ко мне, указал на иероглифы на своей груди – это были те же буквы, что и у других – и спросил меня, могу ли я их прочесть. И когда я запинающимся от усталости языком ответил отрицательно, он протянул мне ладонь, и буквы засветились на моей груди, сперва латинские: Chabrat zereh aur bocher. [6] потом медленно обратившиеся в совершенно мне незнакомые. …И я впал в глубокий сон без сновидений, какого не знал с той ночи, когда Гиллель отверз мои уста. ХIII. Стремление
Стремительно пробежали часы последних дней. Я едва успевал пообедать. Непреодолимое влечение к работе держало меня прикованным к столу с утра до вечера. Камея была закончена, и Мириам радовалась ей, как ребенок. И буква «I» в книге «Ibbur» была исправлена. Я откинулся назад и стал спокойно припоминать маленькие события последних часов. Услуживающая мне старая женщина на утро после грозы влетела ко мне в комнату с известием, что ночью обрушился каменный мост. Странно: обрушился! Быть может, как раз в то мгновенье, когда зерна… нет, нет, не думать об этом! Иначе случившееся получит характер реального, а я заранее решил похоронить это в груди, пока оно само не проснется… только бы не дотрагиваться. Недавно еще я ходил по этому мосту, смотрел на каменные статуи – а теперь вековой мост этот лежит в развалинах. Мне было больно, что моя нога уже не вступит на него. – Если даже его и отстроят, все-таки это уж будет не тот старый, таинственный каменный мост. Целыми часами, работая над камеей, я думал на ту же тему, и как-то само собой, точно я никогда не забывал об этом, живо припомнилось мне: часто ребенком и потом позднее я любовался статуей святой Луитгарды и другими статуями, погребенными ныне в бушующих водах. Целый ряд маленьких вещей, милых и родных мне с детского возраста, снова появился предо мной: отец, мать, многие из школьных товарищей. Вот только дома, где я жил, не мог я вспомнить. |