Онлайн книга «Покидая мир»
— Продолжайте, — попросила я. — Я пишу учебник. — Это же замечательно! Кто-то заказал вам его? Верн кивнул. — Что за издательство? — Макгроу-Хилл. — Самый крупный издатель учебной литературы в США. Насколько я догадываюсь, этот учебник имеет отношение к музыке? — Что-то вроде Оксфордского музыкального словаря, но для подростков, учащихся старших классов. Короткие рассказы о великих композиторах, от Хильдегарды Бингенской [110] до Филипа Гласса. [111] — Как вам удалось выйти на такой фантастический проект? — Я написал им длинное письмо, рассказал о себе, о своем образовании, преподавательском опыте, званиях, о сотрудничестве со многочисленными музыкальными изданиями… и приложил подробное описание своего замысла. Не рассчитывал, что получу ответ, но потом как гром среди ясного неба — этот звонок. Звонил их редактор по имени Кембл Харт. Спросил, могу ли я приехать в Нью-Йорк, чтобы с ним встретиться. Они даже пообещали купить мне билет на самолет и оплатить сутки в отеле, если соглашусь приехать. Я в Нью-Йорке не бывал с… черт, да с тех самых пор, как учился в университете, в конце шестидесятых. — А где вы учились, в каком университете? — В Торонто, а еще в Королевском музыкальном колледже в Лондоне. Но это было очень давно. Настала моя очередь внимательно присмотреться к нему и оценить заново. — По какому классу вы учились в Королевском колледже? — Фортепьяно. — Вы поступили туда как пианист-исполнитель? — Это давняя история. — Но… Королевский музыкальный колледж в Лондоне. Вы должны быть, мягко говоря, неплохим пианистом. — Пойдемте наверх, — предложил Верн. Он принялся выключать все светильники, потом проводил меня назад, в гостиную. — Созрели для стаканчика виски? — спросил он. — Да, спасибо. — Вам разбавить или положить лед? — Нет, предпочту в чистом виде. Когда он наливал мне виски, я заметила, что у него чуть-чуть дрожат руки. Верн протянул мне стакан, потом нацедил себе совсем немного, внимательно следя за тем, чтобы не переборщить. — Мне нравится ваш дом, — сказала я. — Я им почти не занимаюсь. — Но он такой надежный, и мебель такая солидная, из конца девятнадцатого века… — Моей маме было бы приятно услышать ваши слова. Это все она собирала. — Кем она была? — Учительницей музыки в старших классах здесь же, в Калгари. — Это она учила вас играть? — продолжала я. Он медленно кивнул, потом поднес к губам стакан и сделал маленький глоток. — Как она, наверное, гордилась, когда вы поступили в Королевский колледж. Верн молча прикончил содержимое своего стакана. Потом долго рассматривал его пустое донышко. — Я что-то не то сказала? — спросила я. Верн помотал головой и начал крутить стакан в пальцах, поглядывая на бутылку. Ясно было, что он смертельно хочет выпить еще, но пытается ограничиться одной порцией. Наконец раздался его голос: — В университете Калгари я получал именную стипендию. Там я учился у Анджея Пьетовски. Польского эмигранта. Блестящего музыканта и очень требовательного учителя. Он считал, что у меня есть это, что я могу стать новым Гленном Гульдом. Он даже показал меня Бренделю — тому самому австрийскому пианисту, когда тот приезжал в Торонто. Брендель жил в Лондоне. У него были связи в Королевском колледже. Я был принят туда на именную стипендию. Это было в семьдесят втором году. — А потом? — Я приехал в Лондон. Началась учеба в колледже. И… Снова одна из его пауз. — Хотите еще виски? — спросил он. — С удовольствием. — Я протянула стакан. Верн плеснул мне еще немного жидкости. Потом — по его лицу скатились две капли пота — налил в собственный стакан вполовину меньше, чем мне. Сделав это, он резко поднялся и исчез на кухне с бутылкой. Вернувшись, Верн обратился ко мне: — Если захотите добавить еще, бутылка возле раковины. А если я захочу, велите мне этого не делать, ладно? — Конечно, — пообещала я. Когда Верн поднял стакан, губы у него слегка дрожали. Залпом выпив виски, он плотно зажмурил глаза, на лице появилось выражение облегчения. Верн поставил стакан. — В Лондоне у меня случился нервный срыв, — заговорил он. — Примерно через месяц после того, как я туда приехал. В колледже меня определили к важному типу из Вены, самому Циммерманну. Деспотичный, придирчивый, всегда суровый. Я был его звездным учеником. Так он сказал мне на вторую неделю нашего «сотрудничества», как он это называл. Он счел, что я настолько хорош, что можно сразу же штурмовать Эверест. «Учти, если ты сорвешься, канадец, — сказал он мне со своим сильным австрийским акцентом, — я подхвачу веревку и вытяну тебя наверх. Так что вперед, на штурм Эвереста». — Что он хотел этим сказать? — «Большая соната для Хаммерклавира Бетховена». Соната номер двадцать девять — последняя и самая сложная. Подступиться к ней непросто. Дьявольская штука… и, возможно, вершина фортепьянного репертуара, гениальное проникновение в бесконечную музыкальность этого инструмента. Я побежал в библиотеку. Я принял вызов. Мы начали работать над сонатой — три часовых занятия в неделю. Циммерманн, как всегда, был дотошен и требователен. Но таков был его стиль, его манера преподавания, и я относился к этому с пониманием. Я старался понравиться. — И ему понравилось? — К концу второй недели он мне сказал: «Через полтора года ты будешь играть „Хаммерклавир“ со сцены. Ты возьмешь Эверест». На другой день я в одиночку работал над скерцо в одном из классов колледжа. Третья часть, с третьего по восьмой такт. Неожиданно пальцы у меня свело, они застыли… Буквально застыли в неподвижности над клавишами. Я не мог ими двинуть, да и сам не мог пошевелиться. Не знаю, что это было. Как будто бы у меня в мозгу щелкнули каким-то тумблером и отняли способность двигаться. Еще один студент нашел меня в классе через час, я так и сидел в оцепенении и не отвечал на вопросы. Вызвали «скорую помощь». Меня забрали в больницу. Из этого состояния я не выходил четыре недели. В конце концов мама — она прилетела, чтобы быть рядом со мной… дала согласие на применение электрошока. Это сработало. Я пришел в себя. |