Онлайн книга «Покидая мир»
— Ну как, готова отдаться в объятия свободного рынка? — спросил меня Брэд в конце интервью. За сто тысяч в год, да еще с двадцатью тысячами задатка? Я даже не сомневалась. — Пожалуй, — произнесла я, стараясь, чтобы голос звучал твердо. — В последний раз отвечаешь так неуверенно. В нашем мире существуют только решительные «да» и «нет», и абсолютно никакой неопределенности быть не может. Триш Розенстайн показалась мне абсолютным воплощением этого манихейского взгляда на мир. Хотя основной ее задачей на тот момент было придание мне внешнего лоска — а Брэд велел нам обеим заниматься этим на следующий день после обеда до тех пор, «пока дело не будет сделано», — получилось так, что, покончив с покупками, мы приземлились в баре отеля «Четыре времени года» и разговорились. Брэд описал ее довольно точно. Триш обладала голосом, который соединял в себе тягучесть бруклинских гласных с всепроникающей пронзительностью сирены, — голос, созданный для того, чтобы на него оборачивались все посетители в ресторане, голос, способный пугать маленьких детей и усмирять домашних животных. Когда мы двинулись по Ньюбери-стрит и Триш начала знакомить меня с многочисленными империями стильной одежды, я поймала себя на мысли: «Больше десяти минут я рядом с этой женщиной не продержусь». — Не вздумай даже примерять это, — проорала она, когда я показала ей на деловой костюмчик в «Банана репаблик». — В таком барахле будешь выглядеть как глиста в обмороке. После такого заявления все, кто был на этаже, посмотрели на нас. А Триш заставила всех мгновенно потупиться, гаркнув: — Здесь кого-то что-то не устраивает? — В магазине воцарилась тишина. Триш повернулась ко мне со словами: — Вперед! Поищем тебе что-нибудь стильное в другом месте. Когда мы оказались на улице, я начала: — Знаешь, не стоило… — Говорить то, что я сказала? А какого хрена, почему нет? Я никого не обидела. Просто высказала свое суждение. — Довольно громкое суждение. — И что с того? Я громко говорю. Такой у меня способ общения. Она настояла, чтобы мы зашли в «Армани»: — Там сейчас распродажа, у нас есть шанс что-нибудь подобрать и помочь тебе избавиться от внешности гринписовской активистки. К вечеру этого дня я стала обладательницей трех костюмов, двух пар обуви и разрозненных вещиц — стильных, но простых, — и у меня даже еще осталось двести долларов на белье. Несмотря на манеры портового грузчика, Триш обладала безукоризненным вкусом в одежде и определенно умела делать покупки — занятие, по ее верной догадке, для меня малоинтересное. — Брэд показывал нам твое резюме, он всегда так делает, если решает взять кого-то на работу, — сообщила Триш, когда притащила меня в «Четыре времени года» и заказала себе два мартини, выпив первый коктейль почти залпом. — Почти все мы сразу тебя оценили: девчонка с мозгами, не опустила руки в трудных обстоятельствах. Кстати, папаша у тебя, похоже, тот еще поганец. — С чего ты это взяла? — возмутилась я. — Ну что ты ерепенишься? Это элементарная дедукция. Папочка в горнодобывающем бизнесе, явно не бедствует, но бросил вас с матерью ради новой жизни в Южной Америке с гурьбой местных цыпочек, так? — Их было всего две… — По твоим сведениям. Все мужики в душе кобели, даже те, что поприличнее. Но ты ведь это знаешь и на собственном опыте, разве нет? Я внимательно посмотрела на нее: — Что ты имеешь в виду? — Ой, да брось, надеюсь, ты понимаешь, что Брэд — наш Мистер Зануда — не упустил шанса покопаться немного в твоем прошлом и, конечно, разузнал про тебя и профессора. Я потрясенно молчала, глядя на Триш. — Подавая заявление на работу в качестве стажера, я не подозревала, что тут будут копаться в моей прошлой частной жизни. — В нашу контрольную комиссию по приему на работу входит три человека, и нам необходимо удостовериться, что человек, которого мы берем, подойдет «Фридом Мьючуал». Знаешь, что нам всем в тебе понравилось, помимо ученой степени и того, что ты сама всего добилась, не став при этом занудой? — Жажду узнать. — То, что у тебя был четырехлетний роман с научным руководителем и ты ухитрилась держать все в секрете и не растрезвонить всем об этом. — Кто тебе сказал об этом? — Ты всерьез полагаешь, что я сдам тебе свои источники? Нет, ну я тебя умоля-аю. Но, между нами говоря, Брэда тоже супервпечатлило то, что ты вела себя так достойно — ни разу не проболталась, не похвасталась и даже после его смерти хранила молчание. Ох, и неприятная же история, кстати говоря. Я тебе искренне посочувствовала… особенно учитывая эти жуткие двусмысленные обстоятельства… — Я сейчас же ухожу, — услышала я собственный голос. — Я сказала что-то не то? — Вообще-то, да. И к тому же я нахожу совершенно отвратительным, что ты и твои коллеги рылись в моем прошлом и… — Мы все в компании знаем все друг о друге, — перебила она. — Я знаю, что Брэд изменяет жене с некоей Самантой, дилером по ценным бумагам. У нее скверный характерец, в постели она постоянно царапает Брэду спину, так что ему потом по несколько дней приходится надевать футболку, когда ложится с женой. Все знают, что Брэду давно пора с ней покончить, но ему, по-видимому, нравятся проблемы. А Брэду известно, что у меня вот уже два года отношения с полицейской, которую зовут Полин. — Ясно. — Я постаралась не выдать смущения. — Давай-давай изображай искушенность и умудренность. Притворяйся, будто тебе по фигу было узнать, что я лесба. — На самом деле это твое личное дело. — Только не во «Фридом Мьючуал». Брэд настаивает на полной прозрачности. Никаких секретов, никаких кукишей в кармане. Все открыто, все на виду. Поэтому валяй задавай любые вопросы обо мне. Любые. Ты спрашиваешь — я отвечаю. — Лучше не надо. — Расслабься. — Хорошо. Почему ты так громко разговариваешь? — Отличный вопрос. А вот ответ: потому что у меня была мать, которая вечно на всех орала и постоянно жаловалась, что жизнь у нее не удалась… и что «если хочешь, чтобы у тебя все было наперекосяк, нарожай детей». — Прелестно. — Этого о ней нельзя было сказать. — Она умерла? — Они все умерли. Мой отец, мать и брат Фил… — Сколько лет ему было, когда он умер? — Девятнадцать. — Он болел? — Это было самоубийство, так что — да, болел. — Почему он… — Повесился у себя в спальне в канун Рождества семьдесят девятого года? — Ох ты… |