Книга Плясать до смерти, страница 24 – Валерий Попов

Дожил, весельчак! Что у меня могут быть планы на этот день, это можно отбросить. Какие могут быть планы у меня?! Все мое подмято. Кто я такой? Это раньше, до Насти, я был кем-то, а теперь… подметала! Завуч сказала мне, что лишь на таких условиях, при моем постоянном надзоре, Настю оставят в школе. Только так! Где тихая, робкая девочка?

Когда я говорил ей, что надо попробовать все для успеха, имел ли я в виду действительно все? Но где здесь — успех?

Все уверения мои, что жизнь отличников легче всего, а мучаются, наоборот, лентяи, не воспринимались ею. Специально, можно сказать, написал «Похождения двух горемык» — про несчастных двоечников. Смеялась, но к себе почему-то не отнесла. Ее вдохновляла, скорее, эстетика «Молодой гвардии»: борьба не на жизнь!

— Брось, Настька! — успокаивал ее я. — Школа — это так… детский сад! Береги нервы — пригодятся.

Недавно заспорила с Анной, вернее, поймала ее: под каким небом — Аустерлица или Бородина — лежал и высоко мыслил раненый Болконский. Причем Настя оказалась права!

— Да, я потом справилась по учебнику, — с достоинством проговорила Анна, когда я к ней подошел.

Толстого она познает по учебнику! А я-то вложил в Настю все! И на кого напоролись?

— Настя права.

Однако на педсовет вызывают: непомерно горда!

— То есть вы поставили Насте двойку за то, что она оказалась…

…умнее вас? — чуть было не ляпнул.

…начитаннее вас? — тоже не очень тактично.

— …чуть осведомленнее вас в этот момент?

— Но она вела себя недопустимо заносчиво! — Грудь ее еще выше поднялась.

— То есть вы хотите сказать, что на уроке литературы… поставили двойку за поведение?

Запутал ее, словоблуд. Такому не обучены. Дышит, но молчит.

— А вдруг вы опять что-то будете не знать? Опять двойку Насте поставите?

Распластал буквально ее. Вдруг взмолилась человеческим голосом:

— А вы заходите вечерком ко мне. Познакомимся ближе, лучше поймем.

Теперь Настя еще и за это презирает меня: соглашатель!

По светлым коридорам прокатился звонок — и сразу после этого радостный гвалт. Звонок — это для всех радость, восторг, для меня — еженедельная пытка!

Как же я допустил с собой такое? Ведь отлично жил. Во всех писательских поездках, в стране и вне, у меня было заслуженное звание: зам по наслаждениям. Именно я везде чуял, где хорошо, в какую сторону податься, начиная с того, где завтракать и где ужинать. И все ушло! И сделала это обыкновенная девчонка, наглая и неказистая. Выходит из школы… одна! Никого рядом нет. Хмуро хлопает по карманам джинсов: видно, все выкурила. Поставила себе цель: превращать каждый день в ужас. Ведь видят ее! Хоть бы зашла за угол! Единственная теперь радость у меня: градация страданий… Зашла! Вышла. Подошла.

— Ну что, батя? Заскочим в эту психушку?

Это как для кого! Гордится своим бесстрашием: кто еще может так?! Больше нечем гордиться.

Что же это за существо? Идет в рваных джинсах, мятом свитере, нечесаная и, я бы сказал, неумытая. И учителями оценивается соответственно. Если не удалось выделиться в сторону успеха и прилежания, тогда до упора в другую сторону, быть первой с другого конца!

Мы, конечно, пытались ее «причесать», всячески увещевали: уймись хотя бы на время школы. Вот закончишь — и делай что хочешь. Но без среднего образования совсем нельзя!

И мне кажется, она это нагло понимает (как понимает и нагло использует многое): дадут аттестат, никуда не денутся! И гуляет. А за то, что она это нагло понимает и не скрывает этого, учителя ее ненавидят вдвойне.

И уже не могут этого скрывать на педсоветах — какая-то вендетта! Кто бы сказал мне в молодости, что я так буду мучиться в школе — тьфу! — никогда бы не поверил! Жизнь зачем-то волочит по тем же булыжникам еще раз: «Ну? Теперь понял?»

С тоской смотрел на других школьников и школьниц, тайно вздыхал: абсолютно благонравные, идут парами, причесанные, в глаженой форме (тогда форма была почти обязательной).

Стосковался по банальному? Свободу не любишь?.. Да!!!

Заходим в учительскую. Настя, слушая ужасы о себе, смотрит вправо, в солнечное окно, моргает то ли от солнца, то ли от слез. Сама же устроила все и еще, кажется, недовольна? Незаслуженно обижают ее? Сердце мое сжимается. Ну действительно, что за «охота на ведьм»? Подумаешь, сказала учителю физкультуры: «Вам надо шаровары носить более просторные, а то как-то неловко на вас смотреть». Приняли бы как шутку. Нет, прогнали с урока! И больше она, естественно, не появлялась. Нахожу взглядом их физкультурника… ну конечно, скрытый маньяк. Но других это почему-то устраивает, может, им даже приятно, а ей зачем надо было вылезать? Отмотаться от физкультуры? Ведь десятый же класс! Если не лучше всех — то всех хуже?

Выходим из школы. Одинокие в толпе. Потому особенно близкие. Что надо делать теперь? Продолжить педсовет своими силами в семейном кругу? Уже не хватит сил. И не любим мы это! Потому и самые близкие. И видит меня насквозь. И я ее абсолютно понимаю. Ну и что же, поэтому надо ей все прощать?!

— Понимаешь, Настя! Я тоже… обуреваем! Точнее, ты «тоже», поскольку я раньше был. Но я все учитываю! А ты… летишь без страховки!

Гордо улыбнулась.

Постояли на углу. Школа на горизонте горела огнем, к сожалению, фигурально — стены отражали закат.

— Когда тебя ждать?

Улыбаясь, медленно подняла руку, задумчиво пошевелила пальчиками. Талантливо получилось: точнее не покажешь.

— Не ошибись этажом! — усмехнулась на прощание.

Не ошибусь.

И пес, плод разнузданного ее воспитания, теперь полностью на мне. Как и все остальное! Нонна по случаю субботы в таком состоянии, что ее, в отличие от пса шелудивого, стыдно выводить!

Дочурка явилась еще до полуночи. Огромный успех! Или что-то там не сложилось? Или подействовали мои слова? (Обольщайся!) Довольно трезвая (уже этому приходится радоваться).

— Вот спасибо, — неуверенно проговорил. — Жизнь не удалась?

— Что ты знаешь о жизни вообще? — произнесла горько она. — А еще пишешь!

Удар под дых!

— А что бы ты хотела… чтобы я знал?

— Хотя бы что-то!

— Ну что?!

— Хорошо, — произнесла сдержанно. Подошла к окну, сдвинула оранжевую портьеру широким жестом. — Прошу!

— Прыгать, что ли? — мрачно пошутил.

— А тебе не видно?

— Чего видно-то? А-а-а.

Да-а. Батальное полотно, достойное Верещагина.

На углу перед остановкой, под сизым светом фонаря, в большой луже, огромная толпа! Никогда столько не видел. Две толпы, разделенные небольшим промежутком, но сейчас, похоже, сомкнутся. И мало не покажется. И те и другие вздымают мечи: те, что в ватниках потемней, бряцают зазубренной арматурой, что в ватниках посветлей — огромными кольями. Которые наши? Колья, наверно, нам ближе? И что на этом пустыре можно делить? Впрочем, идиоты что-нибудь да найдут!