Онлайн книга «Член общества, или Голодное время»
|
Через пятно. Надо понять и усвоить: книжное пятно – визитная карточка индивидуальности. Но и ключ к пониманию менталитета, свойственного поколению или группе людей тоже. Книжное пятно – то место, где соприкасаются материальное и идеальное, в частности, пища питательная, продуктовая, гастрономическая, с пищей духовной, или, можно сказать, пища с не-пищей… ” Юлия глядела на меня. “ Не пей ”,- читал я в ее взоре. “ Я бы могла вам рассказывать долго. Но я вижу, это не всем интересно ”. “Очень интересно, – сказал Долмат Фомич. – Спасибо, Зоя Константиновна, мы вам благодарны. А теперь послушаем незабвенного Всеволода Ивановича Терентьева ”. Он подошел к магнитофону и нажал кнопку. ГОЛОС В. И. ТЕРЕНТЬЕВА…болезни крыжовника. А вы с той стороны… Я?.. Нет, пусть лучше на левую… (Неразборчиво.) Сюда?.. (Пауза.) Раз, два, три… “Итак, Олег Николаевич, теперь ваша очередь. Вы нам о чем-то рассказать очень хотите. О чем? ” Я ни о чем не хотел, я так и сказал: “Ни о чем ”. “Как же так “ ни о чем ””? – не поверил Долмат Фомич. – Надо обязательно о чем-то ”. “Мне не о чем вам рассказывать ”. “ Нет, нет! – возражали собравшиеся.- Расскажите, пожалуйста, непременно расскажите ”. “Я не готов ”.- “Готовы, готовы ”.- “В самом деле, вы совершенно готовы, Олег Николаевич, совершенно готовы ”. “Расскажите, – попросила Зоя Константиновна, вырисовываясь, когда я на нее посмотрел, – знаете о чем?.. Как вы научились читать. По кубикам, да? ” – “Ваши первые книжки. Про них ”. Я стал рассказывать про первые давно позабытые книжки, мною в детстве прочитанные. Что же произошло тогда со мною? Что же за дрянь они мне подмешали, если я действительно им подчинился? Стал рассказывать. Я! И про что?! И вот странность: с каждым словом я обретал уверенность. Словно бы и не я это рассказывал, а я только слушал, причем увлеченно. Боясь пропустить. Чуть-чуть недоверчиво. Мой рассказ был помимо меня. Прислушиваясь, я узнавал о себе позабытое. Как тогда, книгочей шестилетний, все не мог разобраться, чьи эти книжки – “ его ”. Книжки из серии “Мои первые книжки ”. А я думал: “Его ” – не “ мои ”. “Мои первые книжки ”. Их было просто читать. Крупными буквами. Тонкие книжки. Я читал по слогам. Я рано научился читать. Все понимал. Я не понимал только, почему они, первые книжки, – мои? Не я же их написал. Что такое “ мои ”? Так я думал. Печать неподдельной заинтересованности на лицах, внимающих мне. Вижу, вижу, как слушаете. Особенно Долмат Фомич. Жест рукой: мол, спокойно, мол, тсс!.. Он меня, как Терентьева ведь, он меня, как Ивановича (увиделось вдруг), – на магнитофон. Мой рассказ. Про то, как варил солдат кашу из топора. Про то рассказываю. “Мои первые книжки ”. “А на заборах вам приходилось читать в детстве? ” Еще бы! С этим связано яркое воспоминание. Как же, как же… Только не на заборе, а на столбе. Еще до школы. Я рано научился читать. Я гостил в деревне у тетки отца, а там стоял столб. Я подошел к столбу и прочитал. Выцарапанное. Выцарапанное прочитал на нем слово. Помню, как оно меня поразило краткостью своей и таинственностью. Я ж и раньше слышал его, но не только не знал, что оно означает, а даже не умел выделить его из потока непонятных мне выражений, чтоб понять, разгадать, раскумекать, – все оно от меня ускользало, все оно мною недоулавливалось. Несмотря на краткость свою необыкновенную. И вот прочитал выцарапанное. И обрадовался. Пришел я к тете Даше и назвал простодушно слово, мною прочитанное. Та испугалась. (Вид, конечно, сделала, что испугалась.) Ведь нельзя, нельзя ни за что это слово вслух говорить, такое оно страшное и плохое. Запрещенное слово. А если услышат, что я произнес, будет беда: повесят меня на Доску позора. На Доске позора висеть не хотелось. Стало страшно мне очень. А что за доска-то такая?.. А такая. Позора. Вот за клубом, если услышат, поставят Доску позора и повесят на Доску позора – меня. И тетю Дашу тоже повесят – за меня. Мол, она научила. Как повесят? Или прибьют. Молотком. Не сплю. Лежу, под одеялом спрятавшись. Стрекочет сверчок. Тетя Даша молится на ночь, мерцает лампадка. За меня. Я ведь знаю кому. Он распят, приколочен. За меня. “ А теперь про вашу работу. Про новую ”.- “Да, да! Олег Николаевич про салат написал ”.- “Вы так хорошо рассказывали, Олег Николаевич. Расскажите, пожалуйста, еще про салат ”.- “Про какой салат? ” – “Ну, салат цикорий в соусе с мадерой ”.- “Ваша работа последняя ”.- “Моя?” “Некрасов, – подсказал Долмат Фомич. – Некрасов. Для “Общего друга ””. Кто-то из библиофилов уже цитировал: “Буду новую сосиску Каждый день изобретать, Буду мнение без риску О салате подавать. Аттестация блюд, помните? ” “Сначала! Сначала! – скомандовал профессор Скворлыгин и сам стал декламировать: – Это – круг интимный, близкий. Тише! Слышен жаркий спор: Над какою-то сосиской Произносят приговор. Поросенку ставят баллы, Рассуждая о вине, Тычут градусник в бокалы… “ Как! четыре – ветчине?.. ” - Профессор замер на вдохе. - И поссорились… – выдохнул сокрушенно… Но тут же к всеобщему восторгу снова воспрянул духом: – Стыдитесь! Вредно ссориться, друзья! Благодушно веселитесь! Скоро к вам приду и я”. Хор голосов подхватил: “Буду новую сосиску Каждый день изобретать, Буду мнение без риску О салате подавать… И с еще большим энтузиазмом, приглашая жестами и меня к сему присоединиться: Буду кушать плотно, жирно, Обленюся, как верблюд, И засну навеки мирно Между двух изящных… ” “Блюд ”,- промямлил я, принужденный отгадать рифму. Смех. Аплодисменты. Звон бокалов. Мы выпили за Петербургское общество гастрономов, так удачно воспетое Некрасовым в поэме “Современники ”. Закусывали. Сие исполнялось без шума. Библиофилы поглядывали на меня заговорщически, словно ждали от меня каких-то ответных слов, быть может, поступка. Я молчал. |