Онлайн книга «Другой мужчина»
8 Когда я опять проснулся, было все еще темно. На этот раз я услышал скрип двери и шаги. Это была Юлия. — Что случилось? — Я проснулась и не могу заснуть. Папа с мамой ругаются. Стоя перед моей постелью, она выжидающе смотрела на меня. Я пригласил ее присесть, надеясь, что запахи любовной сцены выветрились и она ничего не почувствует. Юлия юркнула под одеяло. — Они очень громко ругаются, обычно так не бывает. — Родители иногда ссорятся, бывает, потише, бывает, погромче. — Но… Я понял, что ей хотелось бы услышать, из-за чего могут спорить родители, лишь бы причины не были такими, из-за которых для нее мог бы нарушиться порядок вещей, но мне не хотелось чересчур смягчать возможный конфликт между родителями, поскольку я не знал, насколько он был серьезен. — Знаешь, историю про овечек? — Которые прыгают через ограду и которых надо считать, чтобы заснуть? — Нет, другую. Там тоже есть ограда, но калитка открыта, и овечек считать не надо. Рассказать? Она кивнула с такой готовностью, что я разглядел это даже в темноте. Теперь и я расслышал голоса Свена и Паулы, хотя между нами был длинный коридор да еще поворот за угол, где находилась родительская спальня и комната Юлии. Голоса едва доносились, но мне хватило и этого, чтобы задаться вопросом, не стоит ли одеться и потихоньку убраться отсюда, чтобы никогда больше не появляться в этом доме. Я злился на Свена и Паулу, не умеющих справиться с семейными проблемами, на Паулу, которая, втянув меня в историю, бросила, на Юлию, которой я должен заниматься, будто у меня нет своих забот. А еще я злился на себя за то, что натворил в моих отношениях со Свеном, за то, что слишком близко допустил к себе Паулу. — Не будешь рассказывать? — Буду. Дело происходило в одном краю, где высокие-высокие горы. На самой вершине горы — только снег и лед, а пониже скалы и осыпи, еще ниже — луга и уж только потом густые леса. Перед самыми высокими горами находятся другие, поменьше, а на самых маленьких горах растет трава, такая же бурая, как на равнине, которая начинается там, где кончаются горы, и простирается она до самого горизонта, даже еще дальше, куда уже не хватает взгляда. Ты слушаешь? — Да, только я все равно слышу, как папа с мамой ругаются. — Я тоже. Рассказывать дальше? Только это не страшная история, а то от страшной истории не заснешь. — Рассказывай. — У подножья горы стояла овечья кошара. Большая кошара, где было много овец. — А что такое кошара? — Это загон для овец, без крыши, только ограда из двух перекладин. Представляешь себе кошару? — Да. — Представь себе, что утром ты оказалась в горах, самых высоких. И вот… — А как я там очутилась? — Не знаю. Может, ты там родилась. — Ну. — Во всяком случае, ты оттуда спустилась. Шла долго, сначала по глубокому снегу, потом по скользкому льду, иногда приходилось слезать со скал и пробираться по осыпям. Порой надо было взбираться на другой склон, чтобы на обратной стороне спуститься еще ниже. Затем ты долго продиралась через лесную чащу. И уже на самом закате ты вышла из леса и увидела последнюю маленькую гору, а за нею широкую равнину. — А кошару? — И кошару. Она прямо перед тобой. Солнце уже зашло за высокую гору, поэтому кошара уже в тени. А равнина еще освещена, солнце теплое, бурая трава отливает в его лучах золотом. Кто-то снял одну перекладину с ограды. Неизвестно кто, потому что вокруг нет ни одной человеческой души. Тебе только видно, что некоторые из овечьей отары, их, может, несколько сотен, осмелились выйти из кошары; они пасутся за изгородью, а следом начинают выходить другие, поначалу они пасутся рядышком, а потом разбредаются все дальше и дальше. Ты присаживаешься. У тебя был долгий и трудный день, поэтому тебе приятно отдохнуть. Ты хоть и чувствуешь усталость, но оглядываешься по сторонам. — Ну. — Она легла на бочок. Я погладил ее по голове, прикрыл одеялом. — Оглядываешься и видишь, как овечки идут и идут из загона. Некоторые останавливаются, щиплют травку. Другие бегают туда-сюда. Но все идут на широкую равнину. Те, кто ушел далеко вперед, белеют на солнышке яркими точками, а на отстающих падает тень от горы. Потом солнце совсем скрылось за горой, и равнина окуталась сумерками. И вся она в светлых пятнышках, которые потихоньку разбредаются дальше и дальше. Кошара опустела. Иногда до тебя доносится блеяние овечек. А пятнышки бредут все дальше и дальше. Видишь? Юлия заснула. 9 Несколько раз Паула и Свен переходили на крик. Потом они затихли, и мне показалось, что ссора закончилась. Но вскоре она разгорелась опять. Мне вспомнились давние и мучительные размолвки с женой. Мы ругались до изнеможения, но изнеможение не умиротворяло нас, а только давало передышку, чтобы ссора могла возобновиться с прежней силой. Я встал, натянул брюки и свитер, пошел на цыпочках по скрипучим половицам. Тихонько приоткрыв дверь, я выскользнул в коридор, закрыл за собою дверь. Прокрался к спальне. — Сколько можно повторять? Мне в голову не приходило, что ты можешь так взбелениться. — Свен чеканил каждое слово. — Почему ты мне ничего не рассказал? — Таковы правила игры. Об этом не болтают. — Это их правила, не наши. Мы же договорились обо всем рассказывать друг другу, а им сказать, что у нас нет секретов друг от друга. — Тогда казалось, что нам не придется играть в их игры. А когда я в это дело ввязался, наша договоренность утратила силу. — Ты не имел права ввязываться без разговора со мной, без моего согласия. В нашей договоренности не было условий, которыми ты мог распоряжаться по собственному усмотрению. — Разве ты дала бы согласие? — Нет, сколько бы ты ни спрашивал, я… — А я спрашиваю не затем, чтобы получить твое согласие задним числом. Просто пойми, что я не мог рассчитывать на тебя, только на себя самого. Я должен был. — Ничего ты не был должен. Даже не заикайся об этом. Ты сам хотел. И я битый час прошу тебя сказать, наконец, почему. — Прекрати говорить так, будто это делалось ради моего собственного удовольствия. Я сделал это ради тебя. — Ради меня? Помимо моей воли? За моей спиной? Да кто дал тебе право… — Знаю, у меня нет права решать за тебя, что для тебя хорошо, а что плохо. Но пойми своей головой, у меня есть обязанность думать о ребенке. Ему нужна не героиня и не мученица, а мать. Я только старался сохранить ему мать. — И поэтому предал все, что важно для меня? Что было важно для нас? Ты все это опошлил и испоганил. |