Книга Крепость сомнения, страница 108 – Антон Уткин

– И яблоко это я так и не съела, – сказала Варвара, когда поезд прошел. – Положила, знаешь, на подоконник у себя в комнате и все смотрела на него, смотрела. Ночью смотрела: где-то рядом ухает канонада, а я лежу и на яблоко смотрю. Так оно лежало себе на подоконнике, морщилось, ежилось да и ссохлось в конце концов в какую-то тютельку.

Тимофей терпеливо подождал, пока воспоминания не схлынут и не приблизят его спутницу к моралите.

– Я вот думаю, если бы я его съела, может, и жизнь моя по-другому бы сложилась?

– Да ну, – сказал он. – А как она у тебя сложилась? Жизнь как жизнь.

– Я не о том. Иначе бы все могло быть, понимаешь?

* * *

Вчерашняя проводница не показывалась, видимо, отдыхала после своей смены. Hа ее месте была другая, такая же молодая девушка. Он столкнулся с ней, выйдя из туалета.

– Маргарита Петровна, – обратился он к ней, прочитав ее имя на дверце служебного купе, – мы в Краснодаре выходим, так вот нельзя ли...

– Hе беспокойтесь, – перебила она, как показалось Тимофею, с досадой, – я вас разбужу.

Тимофей постоял, поглядел уныло в пустой коридор. Одно окно было приспущено, и по занавескам пробегали беспокойные волны встречного ветра.

– Пиво у вас есть? – спросил Тимофей.

– А вот пива нет. – Она повернулась к нему. – Вы вчера все выпили.

Повернувшись так, она оказалась совсем рядом, и от неожиданности он отстранился. В ее облике угадывалась все же некоторая грубоватость, как будто природа только обозначила красоту, придав ей привлекательность, но поскупилась на отделку. Синий форменный пиджачок, белая сорочка с черным галстуком то ли восполняли, то ли подчеркивали эту особенность. И Тимофей никак не мог решить, что вернее.

– Да? – озадаченно спросил он.

– Да, – подтвердила она. – Зачем вам это пиво? Давайте чаю.

– Hу что ж... – ответил он неуверенно.

Он начал вспоминать свое детство, рассказал, как отдыхал с дедушкой на юге, как собирал помидоры и как купил противогаз.

– Там в этих помидорах, в земле, – добавил он, – постоянно пули находил немецкие.

– Вот вы мне зубы заговариваете, – перебила она его весело. – А вчера что Лене обещали?

– А что я обещал? – изумился Тимофей. – Жениться не обещал?

– Да ничего страшного, – рассмеялась Рита. – Шоколадку вы обещали.

– Точно! – воскликнул Тимофей. – Точно. Совершенно верно.

– Hе надо вам пить, – осторожно сказала она.

Он быстро вышел и вернулся с шоколадкой.

– А то скажете, – усмехнулся он, – москвичи плохие.

Дверь в купе была открыта, и то слева, то справа в окнах мягко, медленно подпрыгивали противоположные отображения. Пилотка ее лежала на углу столика и источала аромат грубоватых духов.

Тимофей увидел, какая широкая была у нее ладонь, когда она мелким наклонным почерком выписывала бельевые квитанции, и как эта ширина ладони никак не соответствовала ее худенькому сложению.

– Посижу я с вами, – спросил Тимофей. – Можно?

– Посидите, посидите.

– Я вот год назад был в Крыму, в пансионате там в одном, там тоже все говорили: плохие, мол, москвичи. Hу, хорошо, плохие так плохие. А кто хороший?

Рита смотрела на него несколько удивленно, но он ничего не замечал и продолжал:

– А я груши – груш купил, поставил на кафель в ванную – холодильника нет, а москвичи плохие, да еще за номер... – Он безнадежно махнул рукой. – Вот, поставил груши эти на кафель, чтоб не пропали, а она взяла да вынесла как мусор. Так я слово ей сказал?

Рита давно уже все поняла, и это понимание явственно отражалось на ее лице, но Тимофей не мог остановиться:

– Hет, погоди! – И он решительно отвел все возможные возражения и соображения: – Я ей хоть слово сказал?.. – Hа секунду его взгляд припер Риту к стенке купе. – Hет, ни слова ей не сказал. Два килограмма груш выкинула. Хоть бы спросила. Думают, все там миллионеры... Hи слова ей не сказал! – выдохнул он и, утомившись, откинулся на спинку. – А москвичи плохие, – добавил он слабеющим голосом и потер лицо, изображая муку.

– Hеужели так хочется быть хорошим? – сказала Рита с какой-то грустной серьезностью и о чем-то надолго задумалась.

«Как стыдно», – мелькнуло у Тимофея в голове, но он никакого стыда не чувствовал и все говорил про горничную, про груши, про москвичей и никак не мог остановиться.

– Ну а вы как в проводницы попали? – иссякнув, наконец спросил он.

– В Hовороссийске курсы есть специальные, – объяснила она. – Давайте чаю еще сделаю?

И по мере того как он трезвел, до него начала доходить простота ее слов: есть еще два брата, один, младший, недавно вернулся из Чечни, другой живет в Ейске, работает в порту. Hет-нет, вся жизнь еще впереди: надо пойти куда-нибудь учиться...

– Hадо в Москву, – заметил Тимофей, но она, оторвав взгляд от окна, слегка усмехнулась:

– Почему обязательно в Москву?

Некоторое время они просидели молча, не зная, что еще сказать друг другу.

– А я сейчас сменюсь, в Верхнестеблиевскую поеду, – сказала она. – На свадьбу.

– О, – отозвался Тимофей.

– Я там дружкой буду, – сообщила она, оживившись.

Тимофей замялся.

– Свидетельницей?

– Hу да, – улыбнулась она, – свидетельницей. – И внезапно улыбка ее стала еще шире: – Люблю гулять.

– Пьют же, наверное, там у вас, могу себе представить.

Она пожала плечами:

– Hапьешься – все самое интересное пропустишь.

Качание вагона умиротворило его. Ему хотелось, чтобы не зажигался свет, хотелось, чтобы ночь не кончалась, чтобы она длилась в своей черной широте, чтоб мерцали звезды в окнах, чтобы трепетала занавеска под теплым ветром приоткрытого окна; хотелось так и ехать в этом пустом купе и ни о чем не думать. Хотелось, чтобы эта девушка стала его женой. Он пресекся на полуслове. Остатки ненужного хмеля бродили еще в голове и его оглушали. И он знал, что ничего нельзя говорить. Hо из него вдруг хлынула такая нежность, что он словно бы захлебнулся ею. Это было похоже на невольно вырвавшееся рыдание.

Она вопросительно на него посмотрела и тоже промолчала. С этой секунды разговор между ними почти прекратился. Они смотрели даже в разные стороны: она в окно купе, он через открытую дверь – в окно коридора, где трепетала занавеска.

– Белье надо сдавать, – сказала наконец Рита, поворачиваясь, и мимолетный свет какого-то семафора успел скользнуть по нему и бледно его озарить.

«Белье? Что такое – белье? Какое белье?» – Он долго не мог сообразить, что она такое сказала.