Онлайн книга «Полька»
|
Затыкаем щель в окне. Дому Беаты лет пятьдесят, район старого Муранова. Из окна видно китайское посольство. — Что бы Полинка ни выбрала, это ей в любом случае пригодится… — Что? — Петушок в ванной сражается с газовой колонкой сталинских времен. — Китайский. Еще одна причина, по которой я хотела переехать в Польшу. Здесь легко найти китайскую няньку, а в нашей шведской деревне… — Замордуешь ребенка… — Я уже все продумала. Она легко выучит, в детстве язык сам усваивается, вместе с правильным произношением. Английский, французский — это не проблема, съездит на каникулы, выучит в школе, в детском саду. А китайский ей пригодится, станет ли она гуманитарием или бизнесменом, а если даже никем, то для собственного дао-удовольствия. Ложимся, измученные беготней. Что-то новенькое — живот заслоняет телевизор, приходится подкладывать под спину подушки. Петушок тщательно задергивает занавески, отгораживается от Варшавы. — Знаешь, здесь все такое… обиженное, — замечает он почти сквозь сон. — Исковерканное. Обшарпанные лестничные клетки, исцарапанные лифты, грязные улицы. Люди тоже… обиженные судьбой. — Кредит, долги — ужас. — Потому что нам не хватает на нормальную жизнь. В Польше дорого стоит не роскошь, а нормальное существование: красивая квартира в безопасном месте, частная школа для ребенка, где учат, а не лупят. Видно, здесь «нормально» и значит «роскошно». Спи. * * * Просыпаюсь в шесть. — Что, кредит не дает покоя? — заговаривает со мной тоже успевший выспаться Петушок. — Я не о деньгах… Просто не спится. — Не каждый день покупаешь квартиру. — Сегодня надо заказать паркет, кафель. Я подумала, что там, где кончается слово, начинается его смысл — по Виттгенштейну, да? — Терпеть не могу Виттгенштейна. Спокойной ночи и доброе утро. Встаешь? — Пойду на семичасовую службу в костел Святого Яцека, это здесь, на Новом Месте, у доминиканцев. Я люблю этот костел. Белые стены — снежные облачения апостолов, внимающих мессе. В готических изломах их складок прячется необходимая для молитвы тишина. 18 января Журналистка взволнована моим интересным положением. Оно кажется ей куда более интересным, чем просто естественный элемент жизни женщины. — Издатель рассказал о вашей беременности. — Да-а? — Вы бы согласились дать интервью? — О чем? — Ну, как это о чем… Вы, такая независимая, любительница скандалов… и ребенок… это перелом в жизни. — Какое отношение это имеет к независимости? И вообще, почему вы говорите таким тоном, словно я первый на свете забеременевший мужик? — вешаю трубку. Устроили из беременности какую-то порнографию. Тоже мне сенсация! Я не верила в старость, в то, что она может напасть внезапно, вскарабкавшись на человека, подобно горбу. Недомогания после болезни, постепенный, незаметный, обычный процесс старения — да. А тут вдруг — хлоп! Я не в силах двинуться с места. Огромный строительный склад, я стою и не представляю, как добраться до Петра, который в десяти метрах от меня выбирает доски для пола. Бреду, хватаясь за краны и кирпичи. — Взять тебя на руки? — Петушок готов на подвиг. Но ему меня (нас) не поднять. — Лучше погрузи на тележку. — Я машу ногами, чтобы восстановить в позвоночнике контакты между нервами и мышцами и снять это кошмарное напряжение. Таз служит не только для хождения. Что-то там расширяется перед рождением ребенка, отключая ноги. Мы выбрали кафель в Пясечном, кухонную мебель на Груецкой, паркет в центре. Сдаемся. — Бог с ними, со шкафчиками, пусть вешают какие хотят, у меня нет сил. — Петр сворачивает к Муранову. — В Швеции у нас пол цвета кошачьей рвоты — и никому это не мешает. Мне тоже кажется абсурдным ажиотаж вокруг узоров и оттенков кафеля. Мы сдаемся. Ночью ветер выдувает из окна шарфик-«уплотнитель». Мы ежимся под одеялом. Морозный ветер с востока стучит в окна, едва не срывает красные фонарики у соседей-китайцев. 20 января Мистический бихевиоризм. Я говорю Поле: «Спокойно», — и она перестает вертеться. Раньше она обитала в большом мешке, подскакивала в нем, бултыхалась туда-сюда. Мешок увеличивался по мере того, как она росла. Теперь, видимо, она сама его растягивает. Она у меня под ребрами (выражаясь изысканно — под сердцем). Идем на «Деньги — это не все» Махульского [100] , до конца не досиживаем. Не столько фильм скучный, сколько публика громко фыркает. Не заразившись хихиканьем, сдаемся и уходим. Может, мы отдалились от народа? 21 января Сентиментальность во вкусах. Приторные книжечки и сериалы — бальзам на душу. Душещипательная дребедень в Польше необычайно популярна. Питает чувства, раз Боженька не дал разума. В то же время за стеклянной стеной телевизора и лакированными обложками — хамство, повседневное зверство. Парадокс? Доброта, заслоняющая от вульгарности вне книжечки, иллюстрированного журнала и семейного телесериала? Одно вырастает из другого. При конформизме и отсутствии безжалостной логики зерна зла набухают во влажном от слезливости сердце. * * * Лодзь. Приятельницы сестры, кассирши в гипермаркете. Работают месяц-два. Наиболее отчаянные выдерживают полгода. Худеют на десять кило. Работа (в безработном городе) на полставки за триста-четыреста злотых. Приходится таскать коробки на складах, почти ежедневно оставаться сверхурочно — бесплатно: «как-нибудь потом рассчитаемся, впрочем, если вас что-то не устраивает… на ваше место найдется два десятка желающих». Кроме ключа от кассового аппарата необходимы памперсы — клетку кассы покидать запрещается. Счастливицы из гипермаркета, у них есть работа. 23/24 января Последняя ночь на Муранове. Мы похожи на современных разбойников: наподписывали договоров, кредитов, обязательств — и бегом в Швецию. К сожалению, мы честные, вернемся из-за моря отдавать долги и отрабатывать полученное. Пираты-паиньки — засыпаем в девять, едва вернувшись из Лодзи. Нас будят грохот и отблески света. Шум большого города? Стрельба. — Что за годовщина? — задумывается Петушок. — Ты же у нас варшавянин… Может, день освобождения города? Это вроде в январе… Моя начальная школа находилась на улице 17 января… Петр подходит к окну и отодвигает пледы, которыми мы позатыкали щели. |