Книга Моя другая жизнь, страница 34 – Пол Теру

— Здесь бьют людей палками за ничтожные проступки, — сказал я. — Здесь нет свободы печати. Здесь безжалостны по отношению к моим студентам. Недавно городские власти лишили их стипендий по той причине, что изучение английской литературы не входит в программу «национального строительства». Именно это выражение они употребили. Правительству нужны экономисты и ученые. Поэзия же есть заблуждение, она уводит с правильного пути.

— Почему вы не оставите службу?

— Мне нужны деньги, — сказал я, чуть не подавившись. — Подвернись что-нибудь получше, я бы не раздумывая за это ухватился.

— У меня, конечно, тоже масса сомнений по поводу Сингапура, — сказал Лазард, а я обрадовался, что он прекратил расспросы. — По образованию я инженер-химик. Моя фирма производит и продает химикалии. Так же как и электронику.

— Тогда странно, что вы не стоите горой за сингапурское правительство.

— Но я при этом еще и на стороне поэтов, — улыбнулся Лазард.

— Они уничтожают старый Сингапур. От города скоро ничего не останется. Вот почему я пишу о нем роман. Я хочу запечатлеть и магазинчики, и гавань, и проституток, и Бугис-стрит, и велорикш — пока еще слышен звон их колокольчиков.

— А ваш главный герой преподает в университете?

— Нет. Он клерк у судового поставщика. Их тоже скоро повыведут.

— Великолепная идея.

— Любой роман, кроме всего прочего, это история общества.

— Как, наверное, и вся литература, — кивнул Лазард.

— Разумеется. Поэзия тоже. Возьмите любое стихотворение, где описывается идущий по Англии поезд, — и вы там непременно прочтете, что по рельсам его тащит паровой локомотив. Но таких локомотивов больше нет. Поэзия отстала от времени.

— Читатель поэзии… — Умолкнув, Лазард расстегнул свой портфель с нетерпением, свидетельствовавшим о том, что он собирался сделать это чуть ли не с самого начала. Порывшись в портфеле он вытащил на свет божий толстый, похожий на книгу журнал и показал мне. «Метро куотерли. Журнал по искусству». Журнал почти сам открылся именно на той странице, какая требовалась. Я увидел коротенькое стихотворение. Достаточно было одного взгляда, чтобы охватить текст целиком. «Какое зрелище! Большая рыба, орудуя умело плавниками, взмывает вверх на пенном гребне волн, и вот уже, сверкая чешуей, она кружит бесстрашно над скалою».

Внизу стояла подпись: Гаролд Лазард.

— Скажите мне честно, что вы об этом думаете. Будьте беспощадны.

— Хорошее стихотворение. Мне нравится его непритязательность.

Он заулыбался, но, кажется, не поверил в мою искренность. Я, однако, настаивал.

— И редактор, очевидно, того же мнения.

Гарри продолжал улыбаться. Большой мужчина с мощными бицепсами и толстыми волосатыми пальцами. Такие пальцы трудно было представить держащими ручку, записывающими рифмованные строки.

Пристальный интерес, с которым я разглядывал мясистые руки Лазарда, привел его в смущение. Он сказал:

— Да, я печатающийся поэт!

За кофе Лазард осведомился:

— Сколько вы зарабатываете?

— Тысячу четыреста в месяц.

— Вполне прилично.

— Еле хватает на бензин. Жене приходится работать, чтобы погасить нашу задолженность банку.

— Но почему? У вас нормальный американский оклад.

— Отнюдь. Мне платят сингапурскими долларами.

Легкая гримаса — недоверия, почти насмешки — на миг исказила его лицо, подернула стойкой рябью, которая подчеркнула отдельные черты, наложилась на общее выражение. Взгляд вдруг застыл; где-то позади зрачков явно производились расчеты. «Пятьдесят баксов в неделю!» — думал он.

— Допивайте, — сказал Лазард. — Я хочу вам кое-что показать.

— Вот здесь я живу, — объявил он, когда Ахмед свернул к воротам в высокой стене, выходящей на Холлэнд-роуд. Сколько я ни смотрел, однако, по обеим сторонам подъездной дорожки видел лишь пальмы, газон да клумбы. Мы проехали приличное расстояние, пока наконец не показался дом — огромный, с зеленой черепичной кровлей и белыми оштукатуренными стенами, сверкавшими на солнце. Стена надежно скрывала все это поместье от взоров извне — а из поместья невозможно было выглянуть наружу; все, что здесь оставалось сингапурского — это распаренное, потное небо.

При всей своей огромности дом был лишь деталью — как и газоны, как и клумбы; и даже бассейн, окруженный живой изгородью и решетчатыми арками, обвитыми зеленью, и даже ручей с водопадом, и мраморные статуи, и колонны, и другие здания — все это были лишь мелкие детали. За клумбами начинались заросли, усыпанные цветами кусты, деревья — не одиночные, а целый лес, зеленые с темным отливом джунгли, такие густые, что под плотным навесом их ветвей царила тьма.

Возле бассейна, мраморно-бледная — в первый момент я даже принял ее за очередную статую, — полулежала женщина. Лазард оживил этот мрамор громким криком:

— Фейетт, мы здесь!

Женщина устремила на него откровенно неодобрительный взор; затем, увидев меня, похоже, досчитала до десяти, прежде чем слегка улыбнулась и выпрямилась.

— Это Пол Теру! — снова крикнул Лазард. — Тот самый молодой человек, про которого я тебе рассказывал!

Она не шелохнулась. С королевской невозмутимостью она ждала, пока мы обойдем бассейн кругом, заставив нас проделать эту работу до конца. И одновременно не переставая крутила на пальце цепочку с неразличимым издали предметом, раскачивая его, точно маятник.

— У вас замечательно красивый парк, — сказал я. И любезно добавил: — Но с ним, наверное, ужасно много хлопот.

— Вообще никаких. — Маятник был зеленый: резная вещица из светящегося нефрита на золотой цепочке.

— Но уход за деревьями, за клумбами, поливка…

— У нас четыре садовника. — Она улыбнулась и качнула свой нефрит.

Это была худощавая, интересная женщина с резкими чертами лица. Моложе Гарри, но чуть-чуть: лет, вероятно, сорока, сорока пяти. Блондинка со сдавленным хрящеватым носом, что вполне могло явиться результатом неудачной пластической операции. Свеженакрашенные губы, великолепные зубы и очень белая кожа, довольно вялая на руках, особенно выше локтей. В парке у бассейна она, возможно, сиживала часто, но на яркое солнце, скорее всего, вообще не вылезала. Эта бледность, почти болезненная, выгодно подчеркивала ее украшения — серьги, браслеты, ожерелье — и придавала ей томно-чувственный вид.

Она проговорила:

— Сингапур изумителен, правда?

Я снова подумал, что эти люди, живущие за высокой стеной на противоположном конце острова, обитают в совершенно ином Сингапуре. И что наезжать в их страну мне нравится; и очень бы хотелось там жить. У них все другое: цветы, деревья, температура воздуха. Сам воздух другой.