– Votre passeport!
Я протянула красную книжицу.
– Ce sont eux! Les Russes! – воскликнул полицейский.
Ну да. Мы русские. Те самые.
Было страшно. Я попыталась сосредоточиться на хорошем. Что-то должно быть хорошее в этой ситуации. Вот, нашла – бить хотя бы не будут. Не то что у нас.
Французская кутузка отличалась от райотдела милиции с грубо сваренными решетками, ужасающим туалетом, сифилитическими лицами преступников (я бы без суда приговорила к высшей мере тех, чьи лица висят там под лозунгом «Внимание: розыск!», в ксерокопийном варианте все они смотрелись маньяками и террористами). Тут почище и похоже на офис. Нашу ментуру я посетила однажды, когда украли сумку с документами и надо было писать заяву, а потом в слезах и соплях решать вопрос – «как бы сделать так, товарищ начальник, чтобы паспорт получить завтра». Больше никаких проблем с законом не было.
Меня завели в кабинет. Вслед за мной в комнату вошел юноша лет двадцати и сел напротив – караулить. Портретов президента нигде не было. Зато на противоположной стене я заметила доску с приколотыми к ней детскими рисунками. Значит, ничто человеческое им не чуждо.
Полицейский настороженно смотрел на меня и ловил каждое движение. Так наблюдают за диким зверем, чтобы не пропустить момент, когда он решит на тебя броситься.
– Не ссыте! Не сбегу. Русские не сдаются! – сказала я по-русски – не для того, чтобы его запугать (все равно ничего не понимает), а чтобы себя подбодрить. И в камере буду говорить сама с собой, чтобы не сойти с ума. Сколько меня здесь продержат, интересно?
Господи, родители же сегодня ждут меня, будут звонить… Я представила, что случится с мамой, когда она поймет, что я исчезла.
Я достала телефон. Срочно надо позвонить ей.
Цербер подскочил и выхватил у меня трубу.
– Vous n’avez pas le droit de téléphoner!
– But if I want to call my lawyer?
– Non!
– Ни фига себе у вас тут демократия? Я не могу позвонить адвокату? Идиотизм!
Я замерла на стуле. Ничего не поделаешь. Может, это к лучшему. Что я сказала бы маме – что я арестована?
Где же Саша? Он ведь поможет… Он должен помочь. Одной мне отсюда не выбраться.
Минут через десять явился хрупкий человечек небольшого роста. Они перебросились с юношей парой фраз, после чего малец отдал ему мой телефон.
– Do you speak French?
– No, just English. Or Russian.
Он протянул мне бумагу. Бумага была на ломаном русском.
«Задержаны сроком на 24 часов… Имеете право вызывать адвоката, медицинская помощь в случае нужности. Чтобы уведомить семью, вы можете обратить к офицеру полиции… Срок содержания под стражей может будет продлен по решению прокурора».
Строки прыгали перед глазами.
– Your signature!
Я подписала бумагу – та-та-та-там! – первый документ в качестве заключенного.
Потом пришла женщина с пробирками. Надо подуть в трубку на алкоголь. Без проблем. Я чиста. Хрупкий заносил в компьютер данные паспорта, пока тетка анализировала мое легкое дыхание.
– Follow me! – приказал хрупкий.
Я повиновалась. Мы вышли в коридор, он впереди, за мной – юноша. Меня вели под конвоем.
Мы шли куда-то в глубь здания. Наверное, ведут на допрос. Открылась железная дверь, меня подтолкнули вперед… Мама! Я не хочу…
Я не хотела, но дверь захлопнулась у меня за спиной. Это была камера. Койка, железный стол, умывальник, окно. Все.
Удавиться я не успела. И разрыдаться тоже. Дверь опять открылась, и вошла женщина в голубой жандармской рубашке. И вы, мундиры голубые, и ты, им преданный народ… Не полицейские они, а жандармы, душители русской свободы!
Тетка забрала туфли, и я осталась босиком на холодном полу. Потом пробежалась пальцами по всему телу – мерзкие холодные прикосновения. Заставила раздеться, осмотрела одежду, прощупала швы. Взяла сумку, порылась – вынула зажигалку, сигареты оставила. Ушла. А мне пришлось напяливать на себя поруганную одежду – брюки, майка казались еще грязнее тех, что были в багажнике. Те были испачканы всего лишь кровью и потом, а эти – замараны прикосновениями чужих рук, принадлежащих людям, подозревающим меня в преступлении.
Я сидела и смотрела в окно в тупом оцепенении.
Я не думала, что это конец карьеры, шенгенской визы и вообще жизни, хотя тени этих мыслей витали в голове. Просто думала, какой тонкий край – от моего вчерашнего легкого существования, в котором, как мне казалось, так много несчастий и несправедливостей, до этого момента, за которым ничего дальше не просматривалось. И что сегодня ночью, пока я мчалась по дороге, я была счастлива. И даже в больнице, возле носилок, на которых умира… надеюсь, он жив… на которых корчился от боли Аркадий, тоже.
Я вздрогнула – дверь камеры с лязгом отворилась.
Вошел Цербер. Выдал мне пакет с флизелиновыми шлепками, похожими на те, что дают в салоне красоты. Что-то буркнул.
Я сама себе перевела:
– Арестованная Борисова, на выход, руки за спину!
И по собственной инициативе заложила руки – не хватало еще наручников.
Меня привели в тот же кабинет, где нас уже ждал Хрупкий. Он сидел за компьютером. Хрупкий заговорил на английском – примерно так же, как говорила я. Видимо, поэтому мы понимали друг друга.
– Let’s speak English. The translator is on his way.
– Да не вопрос. Let’s do it.
Вопросы были стандартные. Вопросы допроса.
Борисова Алена, гражданство – Россия, профессия – журналист, резиденция во Франции – вилла «Ливия», Канны, цель визита – здесь я споткнулась… Что говорить? Саша же просил не выдавать, что мы знакомы.
– Я пишу о моде, – сказала я.
– Так это бизнес-визит? У вас же каникулы in Russia, – оживился он, думая, что поймал.
– My work is my pleasure.
Он выстукивал на компьютере – записывал показания. Потом пошли вопросы по существу:
– Где вы были в 4.40 утра?
– Ехала в машине, кар.
– Где вы взяли машину?
– For rent. Еврокар.
– Кто был за рулем?
– Я, – странный вопрос, а кто же еще.
– Вы управляли автомобилем Bentley?
«Бентли»? Какой такой «Бентли»?
– No, ноу Bentley! Май кар из «Рено».
– Renault? – Хрупкий замолчал, поднял голову от клавиш. Потом опять ожесточенно застучал по клавиатуре.
– Почему вы поехали по дороге вдоль моря, а не по autoroute?
– Просто так, посмотреть, to look around, I’m a tourist.
